нуть в траве, на склоне у деревянной лестницы. Свети-
ло красное закатное солнце; спешили домой кучки ра-
бочих; урчали, ворочались внизу самосвалы. Пахло
пылью, железом; стройка шумела и звенела, как все-
гда. Я засмотрелся и задумался.
Захарыч… Человек… Он растворился в жизни весь,
без остатка. Он ничего не нажил и не оставил никакого
барахла. Водил в революцию броневик, строил заводы,
возил снаряды под Ленинградом, валил кубы в Анга-
ру — этому он отдал всего себя.
Внизу подо мной течет в новом русле река, стоят
197
стены,— как узнать, как выделить, что сделал тут
Захар Захарыч? И, тем не менее, тут дело рук его,
тут!
Его памятники по всей стране — всюду-всюду! —
безымянные, огромные, живые. Что холмик в сопках?
Простая условность! Захар Захарыч не там, он весь це-
ликом в гуле и движении мира.
Смогу ли я быть таким? Вот Миша Ольхонский,
Леонид-сибиряк или — вспомнились! — Дима Стрепе-
тов, Иван Бугай и Васек — они, пожалуй, будут.
А Гришка-жадюга? А Лешка — добродушный вор? Ка-
кой памятник останется после него? Стопка ворован-
ных стаканов и колода карт… А Витька, нашедший
«в нашей жизни клад»?..
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Путник, проезжающий через станцию, турист-путе-
шественник или художник, если ты будешь смотреть
когда-нибудь Иркутскую ГЭС, ехать в поезде на ее энер-
гии или читать книгу при ее свете, ты знай, что эти се-
рые стены, эти быки и водосливы, ставшие поперек Ан-
гары и поднявшие ее на тридцать метров, сделаны на-
ми, бетонщиками, вот этими нашими руками.
Ленька-сибиряк копал землю и строил опалубку для
них, Кубышкин скручивал арматуру, Петька-фото-
граф тащил свет, а Захар Захарыч возил щебенку;
крепкие и веселые девушки наши укладывали бетон, и
Тоня поливала его из шланга, а Даша заботливо уку-
тывала брезентом.
Мы мучились от жары и жажды летом и замерзали
зимой, мы жгли по ночам костры, проливали бетон на
эстакаду, делали брак, исправляли, получали знамена,
рассказывали детям легенды. Нам хотелось яблок, и у
нас болели руки.
198
Это была наша жизнь. Я говорю — наша, потому
что стал настоящим строителем и не представляю себя
другим.
Станция вступает в строй, и мы сворачиваем по
житки. Рыжий Николай взвалит на плечо свои склад-
ные стулья, Валя заберет Вовку из детского сада — и
мы уедем. Вот так. Я как выехал из дому в дальнюю
дорогу, так и еду, еду…
Наш паровоз, вперед лети…
Может, мы направимся на Братскую ГЭС, где мои
далекие Дима Стрепетов, Иван Бугай и Васек натянули
палатки, валят сосны и таскают бревна — язык на пле-
чо. Там еще нет бетонных работ. Они будут, когда при-
едем мы.
Мы еще встретимся, Димка! Мы еще вместе будем
учиться, Иван, в институте — береги свои учебники.
У меня нет ваших адресов, только фамилии, но я твер-
до верю, что мы встретимся, потому что дороги строи-
телей пересекаются.
Вот с тобой, Витька, мы, пожалуй, не встретимся…
Если ты и закончишь свой торговый техникум, ты ведь
все равно не приедешь сюда: ты по блату устроишься в
столице. И ты всю жизнь проживешь волком, так ни-
когда и не узнаешь, бывает ли на свете настоящая
жизнь. Эх, дивно мне и обидно: что же с тобой случи-
лось, кто тебя сделал таким? Откуда столько гадости,
столько трусов? Болван ты, Витька, ой, болван же ты
какой… и враг!
Да, я теперь вижу, что мы с тобой стали врагами.
Я не мог писать тебе, мне было очень трудно. Но твое
первое присланное сюда письмо камнем легло мне на
сердце. Ты не жди меня в своем любопытном лесу; и
мама твоя не дождется кедровой шишки. Я не могу те-
бе ответить одним словом, я написал записки. Они —
199
со всей правдой, со всей искренностью и болью — ответ
тебе. А если кто-либо расценит эти записки как вызов,
то и тут он не ошибется. Да, готовься!
Мы будем вас уничтожать. Все в мире только начи-
нается! Нам много еще предстоит в жизни борьбы. На-
ше поколение только вступает в нее.
Мы принимаем эстафету от Захара Захарыча. Слы-
шите вы, строители собственных дач! Слышите, хлю-
пики, впадающие в панику перед лужами!
Да, пожалуй, я понемногу становлюсь зрелым, по-
тому что начинаю кое-что понимать… Наверно, зрелы-
ми люди становятся тогда, когда понюхают пороху в
