Из анкеты арестованного Е.Т. Рекемчука (составлена 4 июля 1937 г.):
Лидия Михайловна Бурштейн — третья, последняя жена моего отца. После его ареста она уехала в Красноярск, где жила до конца своих дней. Работала редактором на местном телевидении.
В моей метрике и моем паспорте записана двойная фамилия: Рекемчук — отца, Приходько — матери, Лидии Андреевны. Так захотели мои родители, может быть, предчувствуя, что союз их будет недолог.
Фотографии Тамары, дочери моего отца от первого брака, а также фотопортреты его первой жены Анны Чинаровой, почему-то остались не у него, а оказались в бюваре моей мамы. Наверное, она забрала их, стараясь досадить бывшему мужу, давая ему понять, что у него нет прав на прошлое — ни на дочь, ни на сына, — что у него есть только сомнительное будущее: жизнь с
Но и этого будущего, с Бурштейнихой, ему осталось впритык.
С того дня, когда мама впервые показала мне фотографии девочки с бантом, девочки в балетном трико и девочки с плечиками, я знал, что она — моя единокровная сестра, что она живет в Париже, что она балерина, что ее зовут Тамара Туманова.
Откуда взялась эта фамилия — Туманова?
Сценический псевдоним? Или фамилия нового мужа ее матери? Ведь у нее вполне мог появиться отчим. Как появился он у меня: политэмигрант, австрийский шуцбундовец, боец испанских интербригад Ганс Иоганнович Нидерле, фамилией которого в детстве, узнав о судьбе отца, попыталась прикрыть меня мать. И тем доставила еще больше хлопот и себе самой, и мне...
Я написал о нем сценарий фильма «Они не пройдут», повесть «Товарищ Ганс», роман «Нежный возраст». Но это совсем другая история.
В разные годы я делал попытки разгадать загадку Тамары Тумановой. Штудировал тома балетных энциклопедий. Листал зарубежные справочники
Личный опыт копания в прошлом к той поре уже убедил меня в неоспоримой правоте библейского проповедника:
Я обратил внимание на то, что мой отец в следственных документах ни разу не назвал этой фамилии — Туманова. Хотя наверняка знал ее. Иначе как могла знать эту фамилию моя мать, посвящая меня в факт существования единокровной сестры?
В протоколе допроса Рекемчук ссылается на то, что не имел никаких сведений о первой жене и о своей дочери с 1927 года. Но он уехал в СССР еще в 1925 году. Значит, в течение двух лет он, все же, имел сведения о том, как они живут в Париже. Документы свидетельствуют и о том, что в эти годы он бывал и в Париже, и в Берлине, и в Варшаве, и в Праге... Он бывал во всех этих странах и городах, где ему приходилось работать под чужими фамилиями («Киреев», «Раковицкий»), с липовыми паспортами, в условных ролях, потому что на самом деле у него была одна настоящая роль: разведчик-нелегал, работающий на Иностранный отдел НКВД.
(«Зорге был щенок в сравнении с вашим отцом!..» — доверительно рассказывала мне на «Мосфильме» Вера Павловна Строева, известный кинорежиссер, с которой Рекемчук водил шашни в Одессе. Моя мама корректно уточняла: «Кажется, они вместе писали сценарий...»).
Надо полагать, что и для Анны Христофоровны Чинаровой не было секретом, чем занимался под крышей консульства СССР в Париже ее супруг, бывший штабс-капитан русской армии. Почему он вдруг уехал в Россию и зачем опять наезжает во Францию.
Таких людей авантюрного склада, безоглядной смелости, пламенной веры то ли в
Они наделали шороху.
И у всех была одна и та же участь: пуля в затылок в тюремном подвале...
А потом в Елабуге повесится Марина Цветаева.
А в Париже русская девочка Тамара вдруг станет Тумановой.
За пределами раннего детства ничто не вызывало вопросов. Тамара Туманова училась в балетной школе Ольги Преображенской. Одиннадцатилетней девочкой была приглашена самой Анной Павловой в ее труппу (впоследствии она сыграет Анну Павлову в фильме, посвященном судьбе великой русской балерины). Блистала на подмостках Гранд Опера, Ковент Гарден, Ла Скала. Работала с Джорджем Баланчиным, Сержем Лифарем. Уехала в Соединенные Штаты Америки, вышла замуж за известного кинопродюсера Кейси Робинсона, танцевала, играла в фильмах...
В конце концов, мой интерес к ней мог объясняться просто-напросто тем, что в семейном альбоме
После долгих размышлений, я отобрал два снимка: тот, где она с бантом и собакой, и тот, где она в тренировочном балетном трико.
Третий, с обнаженными плечиками, решил оставить себе на память.
А первые два вложил в конверт и назавтра вручил его Дмитрию Зиновьевичу Тёмкину с просьбой передать, при случае, соседке в Беверли Хиллс.
Вскоре, возвратясь из Штатов, он снова был на «Мосфильме». Уже по сияющей его улыбке я понял, что он привез хорошие вести.
Но он приехал не только с добрыми вестями.
Торжествуя, он вручил мне большой желтый пакет, на котором типографским шрифтом было написано:
В пакете были два огромных фотоснимка, сверху и снизу прикрытые картоном, чтоб не помялись в пути.
На первом она была в балетной пачке, с лебяжьими белыми перьями, укрывающими грудь, и в перьевом же белом шлеме, так сильно контрастирующем с иссиня-черными волосами, черными бровями, темными глазами в опушке длинных ресниц. Извив шеи, который принято называть лебединым, жест руки, изображающий обратный мах крыла...
Одетта в «Лебедином озере».
Был ли в этом особый знак внимания к нашей с Тёмкиным кинематографической затее? Или чем-то само собой разумеющимся: ну, конечно, Чайковский, а кто же еще? Ну, конечно, «Лебединое озеро», которое русским всегда кстати, на все случаи жизни...
Наискосок фотоснимка лежала надпись пером, черными чернилами:
На втором фотоснимке (ведь я послал ей два, и она отвечает мне двумя!) балерина была уже не в гриме и не в сценическом одеянии, а просто в платье и романтической белой шали, накинутой на голову, округлыми складками ниспадающей на плечи, и взгляд темных глаз опущен долу и чуточку вбок...
Больше всего меня поразило то, как она, Тамара Туманова, похожа на отца. На
