без перьев. Почему он так сказал?
Глаза профессора замерцали, а голос потеплел.
Буфф-Олень поднял руку.
– Он рассказывал о пингвинах, поэтому сравнил людей с двуногими птицами.
– Правильно, но это не всё…
Никки сказала:
– Он намекнул на определение Платона: человек – это двуногое существо без перьев.
– Отлично! – обрадованно похвалила Никки профессор, – и что вы почувствовали, вспомнив платоновское определение?
– Ну… мне было приятно, что я поняла эту ассоциацию, значит, и я, и он – оба читали Платона.
– Верно! – профессор просияла. – Возникла новая ниточка между автором и читателем. Хорошая книга полна неявных сообщений и сама ищет себе друзей. Культуру можно определить как мощный комплекс ассоциаций в многомерном пространстве смыслов. Мышление, создание текста и чтение глубоко ассоциативны; мы живем в паутине культурных нитей, выращиваем новые ассоциации и изнашиваем старые. Есть культурные провода, вызывающие при касании просто электрический разряд.
– Я испытываю нечто похожее, когда проезжаю Верону или Стратфорд-на- Эйвоне, – сказала Дзинтара.
Профессор кивнула:
– Культура гиперассоциативна. Обучение превращает информационные или художественные посылы мыслителей в подсознательные рефлексы, встроенные в интуитивную и эмоциональную сферу человека. Развитие интеллекта – это выращивание клубящегося пространства связей, в котором ищутся новые объединяющие идеи.
Гуслик подумала и сказала:
– Платоновское определение человека меня не устраивает, и, рассматривая человека в контексте цивилизации, я бы сказала так: культурный человек – это ассоциативный человек.
Профессор повернулась и спросила кудрявого и румяного Жюльена, вальяжно развалившегося на сиденье:
– А у вас какие ассоциации вызывает слово «человек»? Может, вы предпочитаете дать ему другое определение, отличное от платоновского или моего?
Жюльен из Ордена Сов-умников состроил снисходительную гримасу на кругловатом подвижном лице и небрежно сказал:
– Человек – это животное, выдержанное в рассоле слов.
Две девушки, сидящие сзади Жюльена, восторженно захлопали. Обаятельный и речистый француз, гордящийся своим родственником и тёзкой – Жюльеном Ламетри, знаменитым философом эпохи Просвещения, изящно поклонился в ответ.
Гуслик улыбнулась и снова вспомнила Эксмина:
– Я во многом согласна с профессором Эксминым. Интеллект влачит в человеческом обществе странное существование. Практически нет ни книг, ни фильмов про умных юных героев, которые при этом не смешные рохли, а вполне адекватные молодые люди, способные танцевать, драться и влюбляться. Средний человек не любит интеллектуалов, и массовая культура всячески подпевает простакам, стараясь утешить обидчивую серость.
Никки села в пустой лифт на пятом этаже Гуманитарного корпуса и поехала вниз.
По стенке лифта ползли древние строки:
Как жалки те, кто ждать не научился!
Ранения не заживают вмиг.
На четвёртом этаже лифт остановился, и в него вошла рыжеволосая Элиза- Дракон.
Она была рассеянна и заметила Никки лишь спустя несколько секунд. Лицо Элизы гневно исказилось, и девушка сделала инстинктивное движение к выходу, но двери лифта уже захлопнулись.
– Здравствуй, Элиза, – сказала приветливо Никки.
Рыжеволосая красавица-Дракон не отвечала. Она в упор смотрела на Никки, и глаза её метали яростные молнии.
– Ты зря так сердишься, – сказала откровенная Никки. – С Джерри у тебя всё равно ничего бы не получилось.
– Много о себе воображаешь, Никки Гринвич! – рассерженно зашипела Элиза. – Если бы ты его не украла у меня на Балу Выпускников, он был бы мой!
– Ты ошибаешься, – возразила Никки, – наоборот – я тебя спасла от разочарования.
Если бы ты смогла украсть его в тот вечер.
Элиза с размаху ударила по кнопке аварийной остановки; лифт обиженно дёрнулся и остановился, пища и мигая огнями.
– Мне плевать, что ты королева! – пылко воскликнула рыжая красотка. – Я впервые нашла такого парня. Танцует как бог! Я его тебе не отдам – он всё равно будет мой!
– Джерри уже сделал выбор, – пожала плечами Никки. – Как же ты собираешься его мне не отдавать?
– Он будет для тебя лишь забавой! – закричала Элиза. – Нечего дурить ему голову.
Дружи с принцами и королями, плети политические интриги и оставь нас, простых смертных, в покое. Я всё равно своего добьюсь!
– Я ему нужна, – сказала Никки. – Он меня любит.
И Маугли гордо тряхнула хрустальными волосами.
– Может, пока это и так, – с ненавистью процедила Элиза. – Только фокус в том, что тебе он не нужен и даже мешает. И рано, или поздно, он об этом узнает.
– Что ты несёшь? – удивилась девушка.
– А, так ты этого ещё не поняла? – насмешливо сказал Элиза. – Ничего, ждать осталось недолго. Скоро дойдёт и до самых тупых.
Никки стиснула зубы и внимательно оглядела Элизу, подпускающую непонятные, но такие болезненные шпильки: чертовски красивая девушка высокого роста; изысканный и эффектный наряд; стройная – эталонная, как утверждал невозмутимый Робби, – фигура; лицо и манеры человека, привыкшего вращаться в высшем свете. Она не выращивала морковку себе на завтрак, не ходила босиком круглый год, росла с родителями в тепле и роскоши. И эта красивая ведьма хочет отнять у Никки единственного близкого человека!
Элиза тоже смотрела на Никки горящими, ревнивыми глазами: эта скромница – дьявольски умна и настоящий баловень судьбы. Во всём ей удача: в таком возрасте – и уже королева. А эти хрустальные волосы! А это непонятное лицо, которое заставило Джерри влюбиться до невменяемого состояния, хоть делай ему антиприворотную прививку! Эта новоиспечённая королева сломает ему жизнь, а он, бедный, поймёт всё слишком поздно…
Прозрачная жаркая ненависть полыхнула в Элизе.
– Вы, короли! – с презрением сказала она. – Вы не можете быть нормальными людьми, не можете без оглядки влюбиться. Вы – мёртвые марионетки аристократического театра. Не отравляй Джерри жизнь. Он живой человек, не отнимай у него простого человеческого счастья.
