лежала Димина одежда, понюхал, что-то замерил и ушел…
— И трупа не было?
— Нет. Вот здесь вперемешку с одеждой лежала кучка пепла. Следователь сказал, что Дима сгорел именно возле двери, хотя…
— На линолеуме ничего нет, — сказал Максим.
— Пепел и одежду забрали, но дело все равно закроют… Я спрашивала, как такое могло произойти, а мне сказала, что это бывает, хотя редко.
Необъяснимое явление, самовозгорание…
— Ага, — сказал Максим, невольно принюхиваясь. — Здесь не пахло горелым, когда вы пришли?
— Нет. Да я и не помню, ничего почти не помню.
Она вновь стала плакать.
— Горелым не пахло, а Дмитрий сгорел. И одежда цела была?
— Да. — Валерия всхлипнула.
— Успокойтесь, сейчас все равно поздно.
Максим, чувствуя, что ноги у него одеревенели и что он переставляет ими точно протезами, отправился обследовать квартиру.
— Они не запретили уносить отсюда вещи?
— Нет. Сказали, что я могу ими распоряжаться.
— А какая у них версия? — Максим остановился на пороге комнаты, где спал Кочнев.
— Несчастный случай.
Писатель кивнул и вошел в комнату. Здесь был беспорядок. Постель неубрана, одеяло скомкано, белье не менялось давно. На полу возле батареи стояли бутылки из-под пива и водки. В пепельнице окурки — и они воняли.
Покосившийся книжный шкаф был открыт, и повсюду следы от порошка для дактилоскопии.
Максим здесь давно не был. Расположение вещей не изменилось, но все пришло в упадок. Здесь Дмитрий провел свои последние бессонные ночи, здесь он понемногу сходил с ума, здесь же с ним произошло нечто. По всей видимости, Кочнев пробовал убежать из дома и даже открыл входную дверь, но огонь настиг его там.
Какой же температуры он был, чтобы превратить человека в кучу пепла?
Валерия появилась в дверях.
— Вы еще что-нибудь знаете? — спросил писатель.
— О чем?
— Ну, об этом… Что еще милиция говорила? О времени смерти?
— Я только краем уха слышала… около часа дня.
Максим слушал ее и смотрел на столик, задвинутый в угол, на котором стоял погребенный под книгами и всяким хламом небольшой магнитофон. Книги в мягких обложках, в основном, детективы, потом его собственные романы в твердых обложках. Листы писчей бумаги с отпечатанным на них на принтере текстом, с пометками, стрелками, значками. Края листов, засунутых между книгами, изодраны и помяты, покрыты пылью. Это роли. Сыгранные Кочневым ранее и те, к которым он больше не приступит.
Но где же тетрадь? Максим беспокоился все сильней.
— Вы нашли то, что надо? — спросила женщина.
— Должна быть где-то здесь, — сказал Максим, наклоняясь над столом.
Интересно было бы посмотреть на черновики пьесы, которую Дмитрий писал.
Как можно сейчас об этом думать? Писатель сглотнул горький ком слюны.
— Так вы видели Диму последним?
— Выходит, что я. Позавчера он ко мне зашел, мы посидели, потом стали пить пиво, и он заночевал у меня. Ушел утром на следующий день.
Рассказывать ей про бессонницу, кошмары и прочее? Максим решил, что лучше не надо. У него самого нет ответов на все вопросы и неизвестно, будут ли.
Писатель отставил в сторону стопку из пяти книжек в мягкой обложке и обнаружил ту самую тетрадь.
В нее были вложены листы. Несколько больших, свернутых вдвое, и не меньше дюжины тетрадных в клеточку, исписанных мелким почерком Кочнева.
Максим ощутил, что покрывается потом. Он роется в вещах покойника, которые, может быть, еще сохраняют крошечные частички его тепла.
Неподалеку лежала старая записная книжка Кочнева, которую писатель на всякий случай взял тоже. Почему-то милиция ее не прихватила. Хотя, с другой стороны, насильственной смерти нет. Вот если бы его облили бензином и подожгли…
— Понимаете, ничего странного в нем не было, — заговорил Максим. -
Были, конечно, проблемы. Его уволили из театра в очередной раз, поэтому настроение, понятно, не ахти какое замечательное.
Писатель открыл тетрадь, пролистал ее, убеждаясь, что все нормально. По его пальцам пробежал в этот момент легкий ток, на который он не обратил внимание. Максим выпрямился, ощутив головокружение. Оно прошло моментально, но ему показалось, что комната сдвинулась на секунду с места и вернулась в заданные границы вновь.
Валерия стояла опершись на дверь и смотрела на писателя. Странное у ней было лицо в ту минуту. Недоверчивое, что ли?
Максим опустил глаза.
— Ну, я одолжил ему немного денег, я его всегда выручал, если мог. А вчера целый день ему звонил и так и не дозвонился… Кто мог подумать? — Он оглядел комнату и ему захотелось отсюда уйти как можно быстрей. — Вы извините, Валерия, что я вас так расспрашивал, ведь… мне это тоже как неожиданная затрещина… Вы Алле еще не звонили?
Валерия широко открыла глаза. Видимо, об этом она еще не думала.
Немудрено.
— Я могу сам позвонить, я как раз говорил с ней вчера.
— Наверное. Позвоните…
— Может быть, она захочет какие-то вещи отсюда забрать. Хотя вряд ли.
Но все равно позвоню…
Крепко сжимая тетрадь, Максим отправился в прихожую. Ему было неудобно здесь находиться, словно он в чем-то был виноват перед Дмитрием и его старшей сестрой.
— Вам чем-нибудь помочь? — спросил Максим, собираясь уходить.
— Даже не знаю. Ну…
— Возьмите мой телефон, вот. Звоните. Я очень соболезную, мне самому очень больно, мы десять лет дружим, дружили… — Писатель протянул Валерии визитную карту. Она взяла ее и чуть не уронила. — Звоните, не стесняйтесь.
Женщина кивнула.
— А что там в этой тетради?
— Ничего особенного. Мой старый дневник… Дима писал пьесу, так я хочу посмотреть, что у него получилось. Может быть, я закончу за него.
Валерия удовлетворилась таким объяснением, или же спросила просто так, машинально. Хорошо, что она не имеет понятия, что это за тетрадка, подумал писатель.
Он каждый раз покрывался холодным потом, когда взгляд падал на то место, где превратился в пепел его друг. Максим вспомнил о том, что рассказывала в письме Дина. Надо обязательно написать ей письмо — и немедленно по приезде домой.
Максим попрощался с Валерией и быстро сбежал по лестнице.
Не обнаружив в ящике ни одного послания, Дина села писать свое собственное. Она подбирала слова осторожно, чтобы не сорваться на бессвязно-истерическое повествование, и то и дело останавливалась. Руки тряслись, Дина постоянно попадала не по тем клавишам.
