– Раньше надо было кропить, – насмешливо произнес Ванька Сорока и заспешил домой, вспомнив, что пора доить корову.
7
Ночью в чистый понедельник Савка Прокшинич, одевшись во все черное, чтобы быть неприметней, отправился в церковь. Несколько раз он приходил в нее днем, пытался угадать, где волхв спрятал книгу. Он совал нос во все закоулки и щели, из-за чего привлек внимание столяра Никиты Голопуза, который украшал резьбой алтарь. Столяр рассказал о странном юноше попу Лазарю. Поп начал расспрашивать Савку, но тот нагрубил и ушел. Чтобы больше не встречаться с попом, юноша и перенес на ночь свои визиты в церковь. В прошлую ночь он вроде бы понял, где волхв спрятал книгу, но добраться до нее не смог, потому что надо было выломать доску. Сегодня он прихватил с собой топор.
Дверь в церковь была приперта палкой, чтобы не открылась самопроизвольно. Савка убрал палку и постарался как можно тише открыть дверь. Петли заскрипели так, будто их не смазывали сто лет. На самом деле последний раз их смазывали три дня назад, а до этого – каждый день, но извести скрип так и не смогли и перестали с ним бороться. Кроме этой странности, у церкви была и другая – из сосновых стен продолжала сочиться смола. Срубили сосны зимой, тогда же и обтесали. Пока они просто бревнами, смола не сочилась, как только их сложили в церковь, сразу заслезили. Зато дух сосновый и от сальных свечей в церкви был такой сильный и приятный, что первое время, пока не привыкнешь, голова кружилась, а если пробудешь долго, казалось, будто сала наелся. Савка оставил дверь в церковь открытой, чтобы видней было. Старая луна хоть и совсем ущербная была, а светила ярко. Казалось, ее свет попадал только на иконы, одни они были заметны. Савка не видел ликов, но чудилось, что святые провожают его гневными взглядами. Он чувствовал эти взгляды кожей.
Савка прошел к амвону. Именно амвон делали строители, когда схватили волхва. Савка поддел топором крайнюю доску, налег на него всем телом. Доска затрещала, сопротивляясь, а потом, сдавшись, выскочила из пазов. Послышался тихий шелест, словно обсыпались иголки с сосны. Юноша засунул руку в образовавшийся просвет, завозил ею по сторонам, но ничего не обнаружил. Тогда он вырвал топором вторую доску и возобновил поиск. На этот раз ему повезло – нащупал что-то твердое, завернутое в холстину. От материи шел дух прели, точно гнила здесь уже много лет. Сысой развернул ее – и материя сразу рассыпалась, как истлевшая. Внутри была книга, именно от нее и шел дух прели. И еще она была необычно тяжела, словно из железа сделана. Юноша хотел открыть ее, но услышал шаги.
Поп Лазарь был в рубахе и накинутом на плечи кожухе, в левой руке держал огарок свечи, а правой опирался на посох. Он плохо видел, поэтому заметил сидевшего на полу юношу, когда подошел почти вплотную к нему.
– Ты что здесь делаешь, отрок, в такой поздний час? – спросил поп.
– Помолиться пришел, батюшка, – ответил Савка, пряча книгу за пазуху.
– Помолиться? – поп поднес свечу поближе к юноше. – Это с топором-то?! – Он заметил оторванные доски, закричал: – Ты что надумал, безумный?! Как ты посмел осквернить храм божий?! – и замахнулся посохом, намериваясь ударить юношу.
Савка уклонился от удара, вскочил на ноги. Когда поп во второй раз замахнулся посохом, юноша отмахнулся топором, попав Лазарю острием в голову над ухом. Поп вскрикнул коротко и упал навзничь. Свеча покатилась к ногам юноши, продолжая гореть. Он, не задумываясь, наступил на нее, затушив. Сделал это, а затем пожалел: надо было поджечь церковь, тогда бы все решили, что Лазарь погиб в огне. В ризнице послышались шаги, тяжелые, будто шел воин в броне. Испуганный Савка стремглав выскочил из церкви. Он закрыл дверь и придавил ее плечом. Тяжелые шаги очень медленно приближались к двери. Казалось, что идущему слишком тяжело переставлять ноги. Вот он приблизился к двери, остановился. Савка слышал его жуткое дыхание: короткий, со всхрапыванием, вдох и длинный, сипящий выдох, причем создавалось впечатление, что выдыхает раза в два больше воздуха, чем вдыхает. Савка ждал, что изнутри сильно ударят по двери, распахнув ее настежь и далеко отшвырнув его. Не ударили. Тогда юноша засунул руку за пазуху, дотронулся до книги, попросил истерично:
– Помогай!
От книги в руку как бы перелилась холодная решительность, пальцы даже занемели, будто сквозь них протекла ледяная вода. Юноша смело распахнул дверь и замахнулся топором, намериваясь разделаться с погоней. В церкви было пусто и тихо, никто за ним не гнался. Только запах внутри ее изменился: кровь перебила сосну и сальные свечи. Савка облегченно вздохнул, опустил топор. Он закрыл дверь, подпер палкой. Вокруг не было ни души и необычно тихо. Что-то в этой тишине было не так. Савка вдруг понял, что именно: петли не скрипели, когда он закрывал дверь. Юноша открыл ее. Ни звука. Захлопнул – опять не скрипит. Савка испуганно отпрянул от двери и, не оглядываясь, побежал домой.
Остановился он возле колодца в центре села, вода из которого считалась самой лучшей, даже с околиц приходили сюда за ней. Савка бросил топор в колодец. Топор упал с таким шумом, словно это была огромная каменная глыба. Из колодца высоко выплеснулась вода, забрызгав все вокруг, в том числе и юношу. Савка вытер ладонью капли с лица. Они были липкие, а на вкус солоноватые, как кровь. Савка брезгливо вытер руку о порты, сплюнул презрительно и произнес в сторону церкви:
– Не боюсь! У меня теперь есть защита посильнее!
Он двумя руками прижал к сердцу спрятанную за пазухой книгу и неспешно пошел к своему двору. Немного не доходя до ворот, он замер, потому что увидел, как кто-то спрятался в кусты сирени, которая росла у забора. Мужик это был, или баба, или вовсе нечистая сила, способная появиться в любом виде, – Савка не разобрал.
– Эй, кто там? – окликнул он. – Выходи из кустов!
Ответа он не услышал, поэтому поднял с земли камень, кинул в кусты. Камень ударился о что-то гулко, явно не о забор, но никто из кустов сирени не вышел. И собака во дворе не гавкала. Савка решил, что это нечистая сила колобродит. Положив руку на книгу, он презрительно плюнул в сторону кустов. С «Волховником» ему не страшна была никакая нечисть. Юноша зашел во двор. Обычно собака, учуяв его, подбегала к воротам, жалобно гавкала и, увернувшись от пинка, стремглав убегала в будку. На этот раз она гавкнула из птичника. Дверь птичника была заперта на замок, но внизу ее имелся лаз для кур и уток. Лаз был закрыт лопатой. Юноша убрал ее. Собака шустро выскочила из птичника, но от обычного пинка увернуться не успела. Заскулив, собака забилась в будку. Не вылезла даже для того, чтобы облаять человека, проходившего мимо двора.
Это шел Никита Голопуз. Он дождался, когда Савка зайдет во двор, и вылез из кустов сирени. Камень, кинутый сыном тиуна, угодил ему прямо в лоб и набил шишку. Никита подумал, что отомстит за это сестре Савки, и быстро пошел к двору, где ночевал в сеннике. Двор принадлежал старой вдове Лукьяновна, которая души не чаяла в столяре. Она поглядывала на него с такой решительной влюбленностью, что Голопуз предпочитал ночевать в сеннике, куда надо было забираться по лестнице – непреодолимое препятствие для старухи. Там, на сене, душистом, еще не растерявшем аромат прошлого лета, была постелена старая попона и лежали пуховая подушка и большая овчина вместо одеяла. Не раздеваясь, Никита упал на попону, укрылся овчиной. Засыпал он мгновенно, что днем, что ночью. Спал, как убитый, и снов никогда не видел, поэтому просыпался легко и в хорошем настроении.
Утром его разбудила Лукьяновна, которая в хлеву под сенником доила корову. Старуха бурчала под нос проклятия кому-то. У нее каждое утро было плохое, наверное, потому, что каждую ночь ей снились сны, но никому не могла рассказать их, никто не хотел ее слушать. Зубов у Лукьяновны уже не осталось, поэтому во время разговора сильно шамкала, понять ее было очень трудно, особенно без привычки.
– Бабуля, молочка давай! – крикнул вдове Никита, слезая с сенника.
Каждое утро он, несмотря на пост, начинал с кринки топленого молока, поставленного в печь с вечера. Сначала снимал пальцем темно-коричневую пенку, отправлял в рот, потом откусывал ржаного хлеба и запивал молоком. Ел быстро, плохо пережевывая пищу, изо рта часто падали крошки. Он собирал упавшие крошки, чтобы ни одна не пропала. Так же быстро и ничего не расходуя зря Никита работал и девок любил.
Этим утром попить топленого молока ему не удалось. Во двор вдовы, не поздоровавшись и не спросив разрешения, зашли помощник кукушкинского тиуна Еремей Тихий и пятеро мужиков с дубьем в руках. Голопуз решил, что пришли «свататься» родственники испорченной им девки. «Сваты» имели привычку начинать разговор с битья жениха, чтобы быстрее согласился. Поскольку он никак не мог понять, на какой
