сделать тебе кое-какой подарок, – он снимает с полки маленькую яшмовую шкатулочку, открывает… Внутри, на черном бархате лежит женская налобная подвеска: маленький, идеально круглый черный агат в простой серебряной оправе, окружающей его светлым ореолом.
– Надень это, госпожа… И всегда носи. Это не та вещь, которую можно продать.
– Она в самом деле хороша, – я креплю подвеску к своей цепочке через лоб, она мягко ложится меж бровей – и странная тень пробегает по лицу Утугэля… – Но что в ней такого особенного?
Вместо ответа Степной Волк подбирает с полу покрывало и снова закрывает мое лицо.
– Те, кого мы, Волки, зовем forass, что в переводе означает «скотина», до сих пор передают из уст в уста легенду о Королеве, некогда правившей этим городом, чьи глаза были всегда закрыты, но она видела… Якобы она покинула город и однажды снова вернется… И вот ты вернулась, и твои глаза открыты, ты зрячая – но еще не видишь. Спроси своего Безумца – он скажет тебе, что это за вещь, мне же позволь промолчать, госпожа.
В это время возвращается Хедра. Ее сопровождает юноша лет восемнадцати, очень похожий на Утугэля. Возможно, к его годам тоже станет бронешкафом, а не стройным стеблем, каков он сейчас.
– Гурд, сейчас ты пойдешь и проводишь домой госпожу Лигнор, чтобы этой ночью с ней более ничего не случилось.
– Но я сейчас еще не домой… – осмеливаюсь вставить я. – Мне надо еще заглянуть в одно место…
– Значит, проводишь до этого места, а потом домой. И если я узнаю, что с нею что-то произошло – вы ведь были в сговоре с Хедрой, да?
– Я отговаривал ее от этой затеи! – пылко возражает Гурд.
– Так вот, если я узнаю, что с нею что-то произошло – ты мне больше не сын. Хватит с меня того пятна на моей чести, в коем виновна твоя сестра.
– Ты сказал, отец – мой долг повиноваться.
– Доброй дороги тебе, Лигнор. Удачи не желаю – таким, как ты, ее не желают, но просят ее у них.
– И этому дому счастья и света, – произношу я машинально и так же машинально вскидываю одну руку в благословении…
И снова улица, непроглядная темнота и колеблемое дыханием покрывало у лица. Но рядом с Гурдом ничего не страшно. Молодой Волк, гордый поручением, не снимает руки с рукояти меча. Мы даже не стесняемся говорить громко. Гурд в основном расспрашивает меня о жизни в Буром Лесу, приходится на ходу более-менее правдоподобно сочинять…
– А что же вы там едите? В лесу ведь нельзя пасти баранов, и ячмень там не растет…
– Мясо мы добываем охотой. А хлеб меняем у вас на наши плоды и ягоды. В лесу ведь растут плодовые деревья и кусты. Откуда, как ты думаешь, вы берете вино? Из нашего винограда.
– Я один раз видел виноград, – вспоминает Гурд. – Это такие большие синие ягоды, как очень большая голубика, только сладкие…
– Вот-вот, – прячу я улыбку под покрывалом, – они самые… А вот и то место, куда я шла. Подожди меня здесь, я недолго. На всякий случай: если услышишь боевой клич «хаййя!» – врывайся внутрь и круши все подряд…
…Мадам недоверчиво вертит перстень в руках.
– Нет, конечно же, не стекло, – напористо говорит она. – Я и не утверждала, что стекло. Но, может быть, другой камень, более дешевый, чем рубин.
– А как это проверить?
– Сейчас – никак. Я не побегу через пять улиц за стариной Роэдом и не стану вытаскивать его из третьего сна, или, того хуже, из объятий жены. Поэтому моя последняя цена – сто десять новым серебром, и ни руной больше.
– Ладно уж, по рукам, – по чести, цена этому рубину сто пятьдесят, я рассчитывала на сотню. Мадам придирчиво отсчитывает монеты, я быстро пересчитываю и ссыпаю в пояс. – И еще одна золотая вещица есть, приблизительно в ту же цену. Не посмотришь?
– Давай ее сюда.
Я достаю серьгу Утугэля. При виде ее у мадам перехватывает дыхание:
– Волчья вещь! Скажешь, и это к тебе попало честным путем?
– Вира за оскорбление, – небрежно отвечаю я. – Ну, сколько дашь?
– Погоди-погоди! За какое такое оскорбление? Ты хочешь сказать, что Волк обошелся с тобой, горожанкой, по своим законам? Вот в это я никогда не поверю!
– А во что же ты поверишь? – меня начал раздражать этот торг. Гурд на улице небось уже замерз, в одной-то безрукавке, да и Лугхад дома заждался… – В то, что краденое?
– Да нет, и это на правду не похоже. Такие, как ты, не крадут, в шелках да серебре…
Трать-тарарать, дался им всем этот шелк! Достали! Между прочим, как раз крадут. Одних только колец на моем счету три штуки, правда, с прилавков, а не у ближних своих, и не в Кармэле…
– Да и попробуй укради у Волка! Скорее всего, сам подарил, в благодарность за славную ночь…
– Думай, что хочешь, – перебиваю я мадам. – Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит – сто двадцать рун. Назови свою цену.
– А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? – взвивается мадам. – Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.
– Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена – сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть «хаййя!» и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.
– Да кто ты вообще такая?!
Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле… А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.
Я аккуратно откидываю покрывало.
– Кто я такая? – переспрашиваю я. – Смотри, ты должна меня узнать.
Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: «Нет… Не может быть…»
– Ну что, будем и дальше торговаться? – тороплю я. – Или сойдемся на моей цене?
Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.
– Сто… сто десять… Ваши сто двадцать, госпожа. И… еще сорок за перстень.
Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало…
…и вижу в нем то лицо, что когда-то отражалось в зеркальном водовороте Круга Света. Те же точеные черты с налетом вечности, изумрудные глаза… и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.
Ай да Утугэль! Это значит, носящая эту подвеску любому видна в истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман! Или… каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!
– Мы в расчете, – говорю я как можно холодней и тороплюсь покинуть сцену. Уже по дороге, под поспешно наброшенным покрывалом, отцепляю подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес…
…– Что так долго?
Лугхад сидит на крыльце и любуется звездами. Гитара, как всегда, рядом.
– Сам знаешь – у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли… э-э… танцы с Волками.
– Сколько дали?
– Не вдаваясь в подробности – двести семьдесят новыми.
– Не бывает, – Он откидывает голову назад, волосы волной стекают с плеч. – Да, на такие деньги можно и прикид…
Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо…
– Смотри, – я осторожно кладу Ему на ладонь Утугэлеву подвеску. – Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.
– Кто подарил?! – Его равнодушия как не бывало, даже, кажется, глаза начали светиться в
