— Она в сердце или возле него, в сложнейшей системе чувственных и предчувственных взаимосвязей организма.
— Почему же ее никак не найдут? — ему не хотелось выглядеть глупым учеником перед всезнающей учительницей.
— Душа-опора духовности. Не знают духовности бездушные люди, и спит душа у особей бездуховных коллективов.
Повернуться бы к ней, обнять, и все мудрствования улетучатся. Но он не мог заставить себя сделать это. То ли мешала ее леденящая рассудочность, то ли что другое.
— Душа живет и здоровеет только в общении с другими душами. Тогда возникает духовность, как новое качество сонма душ. Закон перехода количества в качество разве тебе неизвестен?
— Как же… диалектика, — выдавал он из себя, совершенно растерянный. И зашуршал сеном, поворачиваясь к ней.
Гиданна отстранилась. Она стояла нед ним, ничуть не помятая. Мелькнула даже шальная мысль, испугала: вдруг нечего не было и все это ему лишь приснилось?
— Вставай, пора идти. Некоторое время он еще нежился, глядел на нее снизу вверх, любовался. А затем вскочил, хотел схватить ее в охапку, но она опять ловко отстранилась и, ни слова больше не говоря, быстро пошла по тропе, светлой змейкой скользившей по темной луговине к березовой рощице, за которой была деревня Епифаново. За рощей, на опушке, повстречалась им бабушка Татьяна.
— А я как знала, — радостно запричитала она. — Дай, думаю, пойду, в крайности найду чего, грибок там али ягодку. Епифан встрелся, иди, мол, порадуйся… А чего вы позно-то?
Ее вроде бы ничуть не удивило, что явились они вдвоем.
— Потусторонние задержали…
— Посюсторонние, говори. — Бабка мотнула головой назад и повысила голос, чтобы Андрей слышал. — Гляди, девка! Студент вона тоже ходил.
Андрей сократил дистанцию, чтобы не прозевать, что ответит Гиданна про студента. Но та будто не слышала. Спросила:
— Как они, все еще появляются?
— Ой, не говори. Одолели, проклятые. Что ни ночь шастают, а то и днем. Чего-то все ищут, ищут. Особенно там, где студент-то сгорел.
— Как — сгорел? — не выдержал Андрей.
— А так и сгорел. Примус у него взорвался…
— Не примус, баб Тань, а бензиновая горелка.
— Все равно. Увезли чуть живого, помер небось.
— Да не помер, живой он.
— Все одно не жилец.
— Баб Тань, зачем же хоронить? Вылечили его, и очень быстро. Я помогала.
— Ну разве что ты…
— Что за студент-то? — опять спросил Андрей.
— Ухажер ейный, как и ты.
— Да не ухажер, баб Тань. Ухажер вот он, Андрей…
— Вона! Жених, никак?
— Жених, — ответила Гиданна. И остановилась, и притопнула, улыбнувшись Андрею так, что у него приятно защекотало на затылке, будто подул кто, разворошил волосы.
— Кто он все-таки, студент-то?
— Уфолог. Пришельцы его интересовали. А с ними надо знать, как себя вести.
— Какие пришельцы?
— Не про то ты спрашиваешь. Он и сам знал, что не про то, но не говорить же без конца об этом студенте, подумают еще, что ревнует.
— Почему не про то? — заупрямился он. — Пришельцы поинтересней твоего студента.
Гиданна засмеялась.
— Видишь, баб Тань, ревнует. Как же не жених?
— Кто ревнует?!
Теперь и баба Таня тоже засмеялась, тоненько, прерывисто, будто заикала.
— Э-э, милай, да ведь видать, чего таиться-та? От Бога любовь-та, от Бога, говорю. Токо и свету, пока любовь…
Чтобы поотстать, Андрей присел, потер лодыжку, будто заболела. И не стал больше догонять женщин, все говоривших меж собой, и все, как ему думалось, о нем. На пороге избы Гиданна разулась. И он тоже расшнуровал кеды, с удовольствием прошелся босиком по чисто вымытым дескам пола, по мягкому половику. Бабка Татьяна сразу принялась хлопотать у печки, что-то вытаскивая из ее горячего зева. Гиданна не кинулась помогать, пошла вдоль стен, разглядывая фотографии с таким вниманием, будто никогда не видала их. Подсев к столу, Андрей с удовольствием вытянул ноги. Прищурившись, стал наблюдать за Гиданной.
— Вот это кто, по-твоему? — ткнула она пальцем в блеклую фотографию, на которой угадывалась девчушка возраста 'под стол пешком'.
— Соплюшка какая-то.
— Это я.
— Извини…
— А это мой жених, — ничуть не обидевшись, продолжала она.
Андрей разглядел на фото парнишку того же сопливого возраста, успокоился. Студент — серьезно, а это… В деревнях что ни девка, то невеста, что ни парень — жених.
— До самой армии женихался, — хихикнула от печки бабка Татьяна. — В отпуск приезжал, все обещал да клялся. А она сказала, как отрезала: не вернешься. И не вернулся, женился там где-то.
— Баб Тань, ты мне жениха-то не пугай, — засмеялась Гиданна.
— Как же! Ты небось без меня все наперед знаешь.
— Что ты знаешь? — заинтересовался Андрей.
— Что знаю, то и знаю…
И снове уставилась в фотографии.
— А вот это, узнаешь? Вишь, какая красавица была баба Таня. А это дядя Епифан, как с фронта вернулся… Баб Тань, чего ты не вышла-то за него, так ведь и не скажешь?
Старушка сделала вид, что не расслышала, только громче зашуровала ухватом в печи.
— Она ведь у нас чуть попадьей не стала. Вот он, дьякон-то местный. В Епифанове что ни мужчина — орел был. Место Богом не забытое, вот и порода такая. Это теперь помельчали. Как церковь порушили, так и началось. Только все поправится. Не зря они зачастили сюда, не зря. Дьякон тогда еще говорил: все возвернется…
— Чего мелешь, ну чего мелешь-та? — опомнилась бабка Татьяна. — Отца Федора-то забрали, когда тебя и в помине не было. — И махнула рукой, оставив ухват на шестке, сердите протопала в сени.
— Епифаново наше для отца Федора светом в окошке было до последнего часа. — И добавила, вглядываясь в фотографию: — Страшного часа…
Внимательно наблюдавший за ней Андрей спросил:
— Ты чего, судьбу-то по фото угадываешь?
Гиданна села напротив него, через стол, уставилась, и Андрей не выдержал, отвел глаза.
— Не знаю, — сказала, будто через силу. — Что приходит в голову, то и говорю. А если взвешивать каждое слово…
— То и сказать будет нечего? — спросил Андрей. Неожиданно вскочив с места, она обежала стол и села рядом с ним, прижавшись горячим боком. — Какой ты у меня…
— У каждого мыслей-то полна голова, но мы все взвешиваем, прикидываем, прежде чем сказать, и потому больше молчим?
— Какой ты у меня умный!
— А если бы не молчали, если бы доверяли потаенному…
