Промолчал, щелкнул выключателем, разделся, лег на жесткий матрац и уставился во тьму, раздумывая, что делать: идти к Гиданне или дожидаться, когда сема придет? Спохватился: если молчать, она возьмет да уснет. Позвал тихо:
— Ты спишь?
— Засыпаю.
Хотел позвать ее, да вдруг сказал совсем другое:
— Эти чудики-то прозрачные в сарай пошли.
— Они который день там ходят.
— Чего им надо?
Сказал он это с чуть заметной иронией, дескать, ясно чего, мы тоже там были.
— Ты зря смеешься.
— А как думать о пришельцах с того света? Всерьез?
— Я тебе говорила о других пространствам, да ты не понял.
'Не до того было', — подумал он.
— Ну так слушай, я расскажу.
'Иди, здесь расскажешь', — мысленно произмес Андрей. И еще повторил там же мысленно, чтобы хорошенько поняла. Не поняла, не захотела. И он, закинув руки за голову, стал глядеть на неясные тени на потолке. А Гиданна говорила, тихо, назидательно, переходя на этот так не нравившийся ему менторский тон.
— Русский математик Лобачевский путем аналогии между нашим трехмерным и воображаемыми двух- и одномерным мирами выводил законы высших миров. Представь себе одномерное существо, способное двигаться лишь в одном направлении, не знающее что такое право и лево. Теперь представь себе, что к нему приближается двухмерное существо, некая плоская фигура, квадрат там либо треугольник. Одномерное существо увидит лишь линию, подобную себе, если треугольник приблизится ребром, и ничего не увидит, если приблизится плоскостью. Точно так некое двухмерное существо, не знающее верха и низа, не способно понять трехмерное существо. Если последний обратится к первому, то двухмерному будет казаться, что голос звучит где-то внутри его самого. Если существа высшего измерения попадают в фокус зрительных образов низшего измерения, то эти последние видят только ту сторону первых, которая свойственна их собственному измерению. Таким образом, существа низшего измерения всегда находятся в сфере наблюдения невидимых ими существ высшего измерения, и понятия высшего измерения настолько неизвестны для существ низшего измерения, что последние не в состоянии определить их свойственным им языком. Понятно?
Андрей промычал что-то невразумительное. Подумал, что такие мудрствования и днем-то не переварить, не то что теперь, когда волнуют совсем другие мысли и образы.
— Может, ты спать хочешь?
— Я сегодня вовсе не усну.
Надеялся: поймет. Не поняла. Или не захотела понять.
— Точно так же и мы, трехмерные существа, не способны ни увидеть, ни описать, ни понять существ высших миров. Мы окружены ими, как бы плаваем в их субстанции, подобно линии внутри квадрата или квадрату внутри куба. Когда мы слушаем их сообщения, обращенные к нам, их голосе слышатся как бы внутри нас самих, или где-то в воздухе, или даже в неодушевленных предметах… Опять не понял? Но вот тебе пример одномерности — время. Мы знаем его только вперед или назад и не представляем себе, как может быть иначе, нет у нас для этого «иначе» ни терминов, ни понятий. А в мыслях мы безмерны, нет ни временных, ни пространственных границ. Человек-живой образ Бога или Космоса, если угодно, о чем мы часто говорим, но чего всерьез все не хотим признать. В человеке, в его чувствованиях и мыслях, в его биологической и духовной жизни воплощена вся сложность мироздания. Мы говорим о чудесах, как о чем-то нереальном, не заслуживающем внимания. Но известно: чудеса случаются с теми, кто верит и ждет. Сергий Радонежский с Фаворским светом и явлениями Богородицы, Менделеев с таблицей во сне. Надо исступленно, долго и настойчиво искать, хотеть, добиваться, надо всей своей духовной энергией жаждать желаемого, и оно, желаемое, приходит. Духовная исступленность — это, возможно, и есть та вибрация, на которую резонансом отзываются вибрации высших миров, вибрации космические, всесветные, всепронмкающие, вездесущие…
Он очнулся от того, что Гиданна замолчала. Открыл глаза, увидел ее стоявшей посреди избы в белой ночной рубашке. Ровный свет, лившийся неизвестно откуда, освещал ее всю-от серебристого нимба волос на голове до босых ног. Она подала ему руку, и Андрей, вместо того чтобы притянуть Гиданну к себе, сам быстро невесомо поднялся. Не заметил, как вышли во двор, а затем а поле, залитое тем же призрачным сиянием. Вроде луна взошла, подсветила тонкую пелену облаков. Андрей посмотрел вверх, но лунного пятна за облаками, как ожидал, не увидел. И вообще ничего не увидел, небо было совершенно черным, беззвездным. Мельком отметил про себя, что почему-то ничуть не удивился увиденному, а через мгновение вовсе забыл об этой небесной странности.
Знакомый сарай вырисовывался невдалеке ярко очерченной крышей, будто за сараем стоял грузовик с зажженными фарами.
— Ты туда не ходи, — сказала Гиданна и потянула его за руку прочь от сарая. Блеклый сумрак открытого поля внезапно окрасился багрово, затрепыхал. Оглянувшись, Андрей увидел, что сарай беззвучно горит, сразу весь. от крыши до самых нижних бревен, будто подожженный со всех четырех углов. Вспомнились слова Епифана: 'Пожара бы не было'. Еще позавчера в нем взыграл бы следователь: если знал заранее, значит…
Теперь думалось иначе: ничего не значит, не замысел это, а предвидение.
— Разве можно знать, что будет завтра? — спросил он у Гиданны.
— Грядущие события бросают перед собой тень, — произнесла она, весомо выделяя слова, будто декламируя. И тут зазвенело, затенькало мелодично со всех сторон:
— Тень, тень, тень…
И опять Андрей не удивился. Знал уже, как звенят ночные голоса птиц ли, трав ли, ветра ли. И как тогда, у ручья, что-то ликующее заполнило его всего, понесло в неведомом потоке несказанного восторга и всепонимания.
