– Зачем?
– Мы покажем тебе Пончика, ты в него выстрелишь и будешь стрелять, пока не попадешь или пока нас всех не убьют.
Услышав это, Платон помолчал, потом тяжело вздохнул и сам себе сказал:
– А что поделать? Грехи наши тяжкие...Чувствовал, не умереть мне у себя дома, как минимум – в психушке. Самое смешное, знаете что? – обратился он к братьям. – Что я – бухгалтер.
– Расслабься, Тони. Я не обижаюсь, – сказал на это Федор. – Расслабься и перестань объяснять. Здесь все свои.
Они неслись по шоссе со страшной скоростью. Вдали вдруг возник сказочным миражом город с белыми изломами улиц, и через секунду все поглотила яркая вспышка – это море открылось за поворотом и ослепило отраженным от воды солнцем.
– Море! Купаться! – в восторге вскочил Платон, ударился макушкой о перекладину откидного верха и свалился.
Он лежал на сиденье, смотрел вверх и едва сдерживался, чтобы не расплакаться – приступы бешенства сменялись острой жалостью к себе. И вдруг произошло чудо: с жужжанием потолок машины отполз назад, и открылось горячее просторное небо! Платон тут же встал, держась за спинки передних сидений, и подставил лицо бешеному, пахнущему травами ветру.
– Подыши, Тони, – ласково разрешил Федор. – Подыши, а искупаться никак нельзя, извини. Время. С одиннадцати тридцати до двенадцати Пончик пьет пиво на террасе и обсуждает свои дела по телефону. Опоздать нельзя.
– Я буду стрелять стоя! – закричал Платон, и ему пришлось схватиться правой рукой за грудь, чтобы колотящееся в ребра сердце не вырвалось наружу и не скатилось вниз по камням к зеленоватой воде, поймавшей солнце. – Стоя, и на полном ходу! Ура! Мы победим!
Через двадцать минут, когда они въехали на центральную улицу города, Платон, конечно, иссяк. Он с трудом разлепил отяжелевшие веки, когда Федор попросил его осмотреться.
Платон честно вертел головой, пока братья, нацепившие одинаковые солнцезащитные очки, проезжали мимо гостиницы.
– Есть, – тихо заметил Веня.
– На том самом месте, – кивнул Федор и протянул дядюшке пистолет дулом вниз.
В этот момент Платон осознал безвыходность ситуации и стал вертеться активнее, внимательно рассматривая проезжающие мимо машины и людей на тротуарах.
– Спокойно, Тони, – попросил Веня. – Мы его видели. Приготовься.
– Нет, я еще не готов, – поспешно заявил Платон. – Я не могу стрелять! Никого нет рядом, никаких агентов, и потом – где здесь воздух? Где здесь тот самый чертов воздух, в который нужно целиться?!
Он с ужасом на лице стал разглядывать оружие, заглядывая в ствол и нюхая его.
– Говорил же тебе, две таблетки – это много! – прошипел Веня.
– Поздно обсуждать, – пробурчал Федор и резко развернулся на месте на сто восемьдесят градусов.
Под ужасающий скрежет тормозов братья с полминуты наблюдали в зеркальце, как их дядя, открыв рот и вытаращив глаза, подбрасывает перед собой пистолет то одной, то другой рукой.
– Тони! – прокричал сквозь ветер Федор, набирая скорость. – Что ты делаешь?
– Ты затормозил резко, я его чуть не выронил, – с облегчением выговорил Платон, поймав наконец пистолет где-то внизу живота.
– Третий столик по ходу, мужчина в желтой футболке! – сказал Веня. – Приготовься. Федька сбавит скорость, но чуток.
Платон ухватил пистолет и резко встал. Он с ужасом стал высматривать террасу и столики, потом вспомнил, что это ему совсем не обязательно. Веня осторожно отвел дуло, которое уперлось ему в шею, когда Платон встал.
– Ну где же вы! – взвыл Платон, оглядываясь, и на всякий случай помахал над головой тяжелым пистолетом.
– Рано! – крикнул Федор, и почти сразу же: – Давай!
Нервы у Платона не выдержали.
– Я бухгалтер! – закричал он и выстрелил.
Федор нажал на газ. Платон от рывка машины свалился и зачем-то закрыл голову руками.
– Опаньки! – сказал кто-то из племянников.
Над ними с шорохом проползла крыша, закрывая небо.
Приготовившись ехать долго, Платон пытался улечься и подтянуть под себя ноги, но, к его удивлению, через три-четыре минуты машина свернула в переулок и резко остановилась.
От стоящей во дворе «Скорой» подбежали двое санитаров с носилками, открыли заднюю дверцу и стали вытаскивать Платона за ноги. Он исступленно отбивался. Он даже что-то кричал, но после вонючей марли у лица поплыл в невесомости, больше всего на свете желая, чтобы это и была смерть – сладкая, легкая, как сон, а не преддверие психушки.
С большим трудом у затихшего Платона удалось вытащить из руки пистолет. Федор протер его и выбросил в мусорный контейнер. Братья проследили, чтобы дядюшку тщательно укрыли с головой, осторожно завезли носилки в машину и сами сели по обе стороны от вспучившегося животом под простыней тела.
– Ты видел? – спросил Веня. – С одного выстрела.
Федор только кивнул, играя желваками, взял свисающую вниз руку Платона с ухоженными отполированными ногтями и пожал ее.
Через сорок две минуты «Скорая» подкатила к заброшенной взлетной полосе в полутора километрах от аэропорта, а еще через три с половиной минуты небольшой частный самолет взлетел, оставляя внизу слепящее море, прилепившиеся к выступающим скалам маленькие причудливые беседки, белые изломы прокаленных улиц и камни, камни, камни – везде у зеленой воды.
Все в белом. Потолок белый, шторы на окнах – тоже, стулья из белого пластика, белая простыня на родном животе (Платон пошевелил рукой и убедился – это его пальцы на его животе), белый колпак на женщине в белом халате. На подоконнике в трехлитровой банке стоял огромный букет красных роз.
– Безвкусица, – сказал Платон.
– Что вы сказали? – склонился над его лицом колпак.
– Очень яркое пятно на стерильном фоне.
– Как вы себя чувствуете? – заботливо поинтересовался далекий женский голос.
Платону очень хотелось объяснить, как именно он себя чувствует – словно ему только что выдрали верхние и нижние коренные зубы справа, употребив для этой процедуры ударную дозу обезболивающего. Теперь щека онемела, губы справа тоже, язык плохо слушается, наркоз дошел даже до глаза – полуприкрытый, он не желал ни моргать, ни открываться пошире. А так как Платон, всю сознательную жизнь трепетно относившийся к состоянию зубов, наверняка сопротивлялся, то его пришлось привязать, или даже немножко побить, потому что пошевелиться нет никаких сил – все тело болит и ноет.
Платон открыл рот, пошевелил языком, потом решил ощупать зубы справа, но с удивлением убедился, что правая рука слушается плохо – не то что залезть в рот и все ощупать, пальцы едва шевелятся!
– Вот видите! – многозначительно сказал женский голос. – И вы еще легко отделались!
– Меня зовут Платон Матвеевич Омолов, – кое-как произнес Платон. – А вы кто?
– А я врач-невролог, Таисия Ивановна, будем знакомы.
– Что со мной было? – решился спросить Платон.
– Микроинсульт, – с готовностью пояснила врач. – Но не беспокойтесь, вы, верно, в рубашке родились.
– Нет, – заметил Платон, – я родился абсолютно голым.
– Вот и шутите уже, это хороший признак.
– А ноги у меня не отрезаны? Я их совсем не чувствую.
– Нет, ноги в порядке. Мы еще будем повторно диагностировать причину отсутствия реакции на раздражение, – врач откинула простыню и ткнула куда-то иголкой.
