которые на телах?
Врач, проглотивший хороший глоток спирта без малейших изменений в лице и в дыхании, уставился на Платона с сочувствием.
– Вещи, значит, – задумчиво произнес он.
– Нет-нет, я знаю, в каком виде был доставлен... доставлено тело триста два: оно было голое, но не совсем же оно должно...
– Оно было не совсем, – кивнул врач. – Оно было завернуто в простыню. Цветная такая простыня, я помню.
– Вот-вот! – оживился Платон. – Что это за простыня? Можно на нее посмотреть? Где у вас место, куда складывают вещи неопознанных?
От такого вопроса сочувствия в глазах врача еще прибавилось. Он встал, прошелся по кабинету.
– Я попробую что-нибудь выяснить, но не уверен... Вещи умерших чаще всего остаются невостребованы родственниками, и санитарки, которые работают в морге...
– Я просто хочу посмотреть на эту простыню, – стараясь говорить спокойно и доброжелательно, попросил Платон. – Просто посмотреть. Пусть даже ваша санитарка из нее сделала половую тряпку.
– Ну, вы уж скажете. Наверняка под занавеску приладила. Я думаю, ее взяла Хвостова, – уверенно кивнул врач. – Даже и не сомневаюсь. Другие санитарки брезгуют брать нательное. Ну там – куртку, свитер или костюм – это да, а нательное – брезгуют. В данном конкретном случае мы можем считать эту простыню нательным бельем? – поинтересовался он.
– Вполне, – прошептал Платон, закрыв глаза.
– Вот именно. А Хвостова, не отличаясь брезгливостью...
– Как, опять – Хвостова? – простонал Платон. – Которая склеротичка, слепая и очень старая?
– Все не так плохо. В некоторых покойницких делах она любую молодуху обскачет.
Совершенно обессилев, Платон сел и задумчиво посмотрел на литровую банку, в которой еще оставался спирт. Врач, заметив его взгляд, шагнул было к столу.
– За рулем, – остановил его Платон. – Зовите же ее скорей, – умоляющим голосом попросил он, отмечая про себя, что сыскные таланты в нем отсутствуют начисто – ни терпения нет, ни выдержки и выносливости никакой – ноги уже не держат.
– Невозможно, – развел руками врач.
– Как? – ужаснулся Платон. – Надеюсь, она не... Она же не умерла вдруг?
– Ну, вы уж скажете. Не волнуйтесь так. Сегодня не ее смена. Сегодня она отдыхает.
Отдыхала санитарка Хвостова на другом конце города. В однокомнатной квартире на Смольном проспекте. На пятом этаже. В доме без лифта.
Тяжело дыша, Платон давил на кнопку звонка минуты две. Он чувствовал, что его разглядывают в глазок, и любая другая старушка на такой верещащий звонок давно уже должна отреагировать, но, видно, у санитарки Хвостовой нервы были железные. Платон отпустил кнопку, отступил на два шага и задумался. Пора начинать переговоры, но как? «Мадам, не покажете ли мне простыню, которую вы забрали себе с покойника номер триста два?» Платон в этом месте задумался: а почему – два? Бирок с номерами после трехсот и до четырехсот всего сотня. Неужели в этом году в Петербурге не набралось и десятка неопознанных мертвых тел? Неужели его брат был всего лишь второй?..
– Чего надо? – закричал из-за закрытой двери пронзительный голос.
Платон дернулся от неожиданности, осмотрелся и вспомнил, зачем он тут. Повезло. Бабушку подстегнуло к действиям любопытство. Конечно, не всякая восьмидесятилетняя старушка, даже если она работает в морге санитаркой, выдержит в глазок вид понуро застывшего перед ее дверью вполне презентабельного тучного господина в дорогом костюме горчичного цвета и с золотой заколкой на бордовом галстуке.
– Мадам!.. – спокойным голосом проникновенно произнес Платон, лихорадочно подыскивая слова, но тут дверь открылась, и он застыл с открытым ртом и протянутой в ораторских потугах рукой.
Дело в том, что разговора уже не требовалось. В проеме открытой двери стояла невысокая квадратная старушка в халате, сшитом из китайского покрывала. Которое, соответственно, отец Платона привез из Китая вместе с ширмой из точно такой же ткани, с точно такой же вышивкой.
– Ну, я – мадам, – повела плечами санитарка Хвостова, с интересом разглядывая остолбеневшего Платона. – Чего надо?
– Э-э-э... позвольте ручку, – вдруг произнес Платон и, наблюдая себя как бы стороны, ужаснулся – он согнулся в спине и попытался взять руку старушки. Позже, обдумывая свой поступок, Платон понял – это было единственной возможностью посмотреть вблизи и, может быть, даже пощупать шелк халата, чтобы иметь полную уверенность. Но бог мой! – все на подсознании, все – как в бреду: тело делает, а мозг ужасается.
– Чего это? – дернулась старушка, но не испугалась.
– Позвольте ручку поцеловать.
Поцеловать не удалось, потому что все время ушло на выдергивание морщинистой лапки из широкого раструба халата, сшитого, вероятно, по крою кимоно. Пришлось ограничиться быстрым пожатием. Но когда Платон выпрямился, он был твердо уверен, что покрывало, из которого мадам Хвостова сшила себе халат, попало в морг из его загородного дома – никаких сомнений. Он внимательно рассмотрел небольших райских птичек, вышитых красными, синими и золотыми нитками на зеленом фоне.
– Чего надо, я не понимаю?! – в голосе Хвостовой появились истерические нотки.
– Да, собственно, всего лишь небольшая консультация. Позволите?
– Чего?
– Спросить позволите? Как у специалиста. Давно интересовался. Номера на неопознанных телах у вас в морге начинаются с трехсот. Так ведь?
– Точно, – мгновенно сориентировалась Хвостова. – А кому это надо?
– И как же получается: неопознанных небось за год наберется больше сотни, а номеров – всего сто.
– Так мы снимаем их с той ноги, которая пошла на захоронение, и вешаем на новую ногу! – громко, с азартом разъяснила Хвостова.
– Благодарю, – проникновенно произнес Платон. – Вы избавили меня от лишних и совершенно бесперспективных размышлений. Благодарю.
Он не помнил, как оказался в машине, просто вдруг обнаружил себя, сидящим в джипе, совершенно вымотанным и мокрым. Платон отметил эту странность – похудев, он стал ужасно потеть. Ничего не поделать – придется возвратиться домой и переодеться.
Никаких планов по выяснению, что сейчас находится за дверью с табличкой «Отдел кадров» в подъезде дома номер шесть по Разъезжей улице, у Платона не было. Мелькнула мысль – а не поехать ли туда немедленно, с мокрыми от пота волосами, и поинтересоваться, что за заведение не может позволить себе приличной таблички под стеклом? Но сил не было. Платон Матвеевич, совершенно изнуренный посещением морга и санитарки Хвостовой, сколько ни подбадривал себя по дороге домой – он нашел, во что был завернут Богуслав, просто поехал и нашел! – решил все же слегка передохнуть и составить план дальнейшего расследования.
В квартире Платон первым делом заперся в ванной. В халат он после душа не облачался – завернулся в простыню, прошел к себе спальню и обнаружил там монашенку перед выпотрошенным на пол содержимым ящиков его комода.
– А я тут убираюсь, чищу...
– Немедленно выйди и закрой дверь. Я буду спать, – пробормотал Платон, рухнул на застеленную кровать и заснул в промокшей простыне за те десять секунд, пока Лужана на цыпочках пробиралась к двери.
Поздно ночью он проснулся от странных звуков. За стеной его спальни содрогался большой разложенный диван – кровать молодоженов. Платон закрыл голову подушкой – неуемный Федор! – и только собрался опять заснуть, как дернулся и сел. Он вспомнил, что Федора нет.
На часах – три пятнадцать. Слегка зачумленный после долгого сна, Платон несколько минут хранил в себе ощущение раздражения на Федора в суеверной попытке вернуть прошлое. А вдруг, если злиться на
