меньше, чем 2 пятерки и 2 четверки получить. Ну, или 3 пятерки и одну тройку.
Классная руководительница, недолюбливавшая меня из-за болезней, попыталась утонченно испортить мне характеристику, которая нужна была для поступления в вуз. «Много работала самостоятельно», – написала она, намекая на то, что я не присутствовала на уроках чуть ли не по полгода. «Ого!»- сказали в институте, когда принимали у меня документы. Работать самостоятельно – это было как раз то, что от студента требуется.
Надо сказать, что до этогоя никогда никуда одна из дома не уезжала, несмотря на то, что мне было уже 17. А тут мама привезла меня в Москву на вступительные экзамены, устроила в старое общежитие на Стромынке и оставила одну. Мало того, что я паниковала внутренне по поводу экзаменов, как любой нормальный человек – я еще и не менее панически боялась первые несколько дней выходить на улицу. Не потому, что опасалась, что со мной что-нибудь может случиться, а потому, что Москва оглушила и ослепила меня своими размерами и темпом своей жизни, а никого из близких не было рядом. Одно дело поехать туда с мамой и совсем другое – остаться там сама по себе. Но выходить было надо – надо же было есть, пить и ездить на консультации. Зажмурившись, я доезжала до метро на автобусе, ехала на нем в институт – и потом никуда не сворачивая, сразу обратно. Питалась я или в блинной неподалеку от метро «Сокольники» – свежими блинами со сметаной, или горячими тающими во рту пончиками с сахарной пудрой, купленными возле станции метро «Комсомольская». Я еще не знала, что в подвале самого стромынкинского общежития есть вполне приличная и очень дешевая столовая. Я вообще не испытывала особого желания обследовать это здание – с высокими потолками и окнами, мрачноватое, с одним большим умывальником на всех по утрам (точнее, с двумя – для девушек и для парней) и с кухней, на которой часто приходилось становиться в очередь, чтобы подогреть чайник.
Комнату со мной делили еще 4 девочки – из Набережных Челн, которые тогда временно именовались Брежневым, из Уфы и с Украины. Все мы поступали на разные факультеты, и экзамены у нас были в разные дни. Девочки были хорошие, тихие, заниматься не мешали. Все пятеро мы сидели в комнате и зубрили с утра до вечера. Только украинские девочки накануне экзамена пошли в кино – меня ужасала даже сама такая мысль! И, как я и предполагала, экзамен они завалили.
Всего экзаменов было 4. Первым экзаменом для всех, кроме золотых медалистов, было сочинение (медалисты сдавали историю, и если сдавали ее на 5 , то от остальных экзаменов их освобождали и сразу зачисляли, а если нет, то надо было сдавать и остальные три.) Почему-то традиционно все боятся этого экзамена больше всего, а для меня он как раз как в школе, так и здесь был легче всех. Писала я, помнится, о лермонтовском Печорине.
После сочинения отсеялись сразу очень многие: списки получивших «неуд», были вывешены на всеобщий обзор, и в нашей комнате сразу освободились 3 места. Мы остались вдвоем с Ильмирой из Уфы, хорошенькой и очень скромной черноглазой башкиркой с длинной белой косой.
Перед экзаменом по истории у меня зуб на зуб не попадал, особенно когда я осознала, скольких абитуриентов «зарезали» на сочинении. Меня в их списках не было – значит, сдала, но как именно, тебе говорили только уже на самом экзамене по истории. По реакции приемной комиссии на мой ответ я поняла, что дела идут не так плохо. Однако прочитав еще раз мою фамилию, председатель ее как-то занервничал и наклонился к своим коллегам, после чего возникло легкое волнение, и все трое стали рассматривать меня с каким-то нездоровым, как мне показалось, интересом. Моя душа опять ушла в пятки.
– Хорошо, спасибо, – сказал председатель, улыбаясь, когда я закончила говорить. – А теперь о Вашем сочинении. Вы знаете, с ним такая тут незадача….
Я окончательно струхнула, а он, гад, все продолжал улыбаться.
– Какая же? – едва выдавила из себя я.
– Понимаете, у Вас у единственной на всем нашем факультете за сочинение «5»…Поздравляю! – и он пожал мне руку.
Я не могла произнести ни слова и как рыба только беззвучно открывала и закрывала рот.
– А почему же Вы все экзамены сдаете? – продолжал он с недоумением в голосе, – Вы разве не медалистка?
Я потихоньку начала возвращаться к жизни.
– Нет, у меня одна «четверка». По НВП.
– По чему- по чему? – комиссия в полном составе вытращилась на меня в недоумении.
– По начальной военной подготовке.
– Калашникова- и « 4 « по начальной военной подготовке?- рассмеялся председатель.- Какая ирония судьбы! Ничего, не расстраивайтесь, это все в прошлом.
Я вышла в коридор с дрожью в коленях…
Остальные экзамены тоже прошли нормально – хотя, как я и ожидала, труднее всего для меня оказался экзамен по французскому. Но преподаватели смотрели на мой экзаменационный лист, и «пятерка» за сочинение приводила их в такой трепет, что они даже не задавали мне дополнительных вопросов. В итоге я набрала 19 баллов из 20 возможных и, по всем признакам, должна была в вуз пройти. Но я была настолько суеверна, что отказывалась об этом даже думать . Мало ли что… Как же это могло быть, что я вот так, с ходу прошла в этот престижный институт безо всякого блата и без репетиторства его преподавателей? Это было похоже на сказку! Сейчас-то я думаю, что мифы о «невозможности поступить без блата» были выдуманы в собственное оправдание теми, кто сам свои экзамены провалил. Нет, это не значит, что блатных вообще не было- были, и мы видели их родителей, шептавшихся с преподавателями во время экзаменов в подворотне. И потом уже в ходе учебы все их видели. Но общий их процент от числа студентов был не так велик: например, в нашей группе из 25 человек таких было двое. Но слишком большое количество высокопоставленных тупиц народному хозяйству не было нужно. Да и вуз мой был все-таки не МГИМО. Но я опять забегаю вперед.
Итак, я все еще отказывалась поверить в то, что стала студенткой. Письмо, официально подтверждающее это, пришло к нам домой ближе к концу августа, когда мы с мамой и ее тогдашним приятелем Виктором Петровичем укатили на его машине отдыхать в Крым.
После такой нервотрепки я вполне это заслужила…
Виктор Петрович был начальником цеха на мамином заводе и, когда они начали встречаться, он еще официально был женат (к большому возмущению моей бабушки). Мне он тоже не нравился – как, впрочем, никогда не нравился и ни один из маминых ухажеров. Внешне он был похож на Фрэнка Синатру. Уж лучше бы он как Синатра пел! Дело в том, что у них с мамой была привычка во время поездок на его машине исполнять дуэтом советскую классику, а голоса у обоих, мягко говоря, оставляли желать лучшего… Слушать это в течение целого дня, как во время нашей поездки в Крым, было нелегко.
Виктор Петрович много курил и часто любил повторять вслух, что мужчина должен выглядеть «чуть получше обезьяны».
– Что ж, он недалеко от нее ушел!- ядовито заметила я маме. Я никак не могла понять, что она в нем нашла. А он просто был единственным, кто осмелился к ней подойти. Остальные такую язвительную красавицу боялись! К тому же мама любила в процессе отношений «подтягивать до своего уровня « своих кавалеров: водить их в театр, советовать им, какие книги читать, как со вкусом одеваться. Не всякий кавалер такое выдержит, хотя и делала она это с хорошими намерениями. Если у нее ничего не получалось, она разводила руками:
– Быдло, оно быдло и есть. Не переделаешь!
А через некоторое время с таким же усердием бралась за следующего. Моя мама очень похожа на героиню «Покровских ворот» Маргариту Хоботову – и,между прочим, всерьез ей симпатизирует!
Виктор Петрович чем-то напоминал шукшинских героев. Он любил пофилософствовать с глубокомысленным видом, несмотря на недостаток знаний во многих областях. Наше с ним общение напоминало игру в пинг-понг: я не лезла за словом в карман, как это и свойственно подросткам. Выслушав очередную порцию моих острых как бритва (так, во всяком случае, тогда казалось мне самой!) аргументов, он только качал головой и ухмылялся:
– Ишь ты, поросенок!
Делал он это необидно, но симпатий к нему это мне не прибавляло. Бывало, так ждешь маму с работы, так хочется с ней пообщаться; наконец-то она пришла, пообедала – и тут как тут, прикатывает его «Москвич»… Господи, как же я его в такие минуты ненавидела! В дверь или в окно он никогда не стучал,
