– Ладно, делай как знаешь, но на помощь не зови. Заведи себе глаза на жопе, смотри вокруг внимательно и никуда больше не лезь. Будут резать – кричи и отбивайся, авось поможет. А у меня куча дел.
Он приподнялся, протянул руку для прощания. Добродушный мой…
Я руку пожал, конечно, но почему-то захотелось сразу ее вымыть. Не потому, что я такой правильный зануда-максималист. Просто мне стало стыдно, что я пил с ним водку.
Я вернулся в здание вокзала. Наступал вечер, всюду включали фонари и лампы – желтые и люминесцентные. Надо хлопнуть рюмашку.
Ирина в баре на первом этаже налила мне виски. Как обычно, она не задавала никаких вопросов. Хорошая девочка, и я бы с ней, наверно, с удовольствием пообщался в более комфортной обстановке.
Прежде чем выпить, я огляделся. Предостережение вырастить глаза на заднице подействовало, я начал бояться. Более того, я действительно
Тени. Длинные тени людей, наблюдавших за мной из-за углов. Как же я раньше их не видел! Они ведь, оказывается, все это время просто не сводили с меня глаз.
Спасибо тебе, капитан Самохвалов. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
День третий – 29 декабря
ПОЧЕМУ?
Я не слежу за временем, потому что не вынимаю телефон из внутреннего кармана куртки. Не знаю, звонят ли мне, присылают ли смс-сообщения. Я отключил на телефоне звук и вибрацию. Уверен, что сын мне не позвонит, пока ему не подскажет мама, а Верка может лишь квохтать: «Скажи, чтобы не пил, чистил зубы, проверялся у кардиолога, делал зарядку». Нет, такие звонки мне не нужны, мне вполне хватило их в прошлой жизни. Почти каждую минуту, когда руки жены не были заняты сковородкой, грязным бельем, компьютерной мышью, журналом или чем-либо еще, что составляет быт среднестатистической российской женщины, она обязательно хваталась за телефон и задавала вопрос, от которого у среднестатистического мужика сводит скулы: «Ты где?». Кажется, именно в этом состоит предназначение прекрасных половин, за которых мы боремся, не щадя живота и сердца, – быть в курсе всех наших передвижений. Где-то слышал потрясающую фразу: мы заводим себе супруга для того, чтобы у нас был свидетель нашей жизни, свидетель наших побед и поражений, глупостей и удач, нашего позора и нашей доблести. Что ж, Верка весьма успешно справлялась с этой ролью, она была даже избыточным свидетелем, и порой мне казалось, что я могу найти уединение лишь в туалете, как снедаемый желанием пубертатный подросток.
В общем, извините, ребята, я слишком дорого заплатил за возможность не слышать вопросов и не отвечать на звонки. Если я кому-то понадоблюсь – имейте терпение и сострадание. То есть ждите.
На вокзале я ориентируюсь по солнцу. Его мне вполне достаточно. Утром оно поливает своим ультрафиолетовым напалмом одну сторону здания, вечером другую, а посередине устраивает небольшой обеденный перерыв. Правда, когда солнце прячется за тучи, как в недавний снегопад, я теряюсь. День начинает казаться мне бесконечной тянучкой, меня клонит в сон. Сплю буквально на ходу. Куплю чашку чая в кафетерии и медитирую над ней, смыкая очи, пока не разбудит чья-нибудь упавшая на пол вилка.
В такие минуты меня посещают видения. Или просто сны, я не знаю. Грань между реальностью и миром фантомов становится настолько тонкой, что я рву ее легким дуновением, как паутинку. Я вижу странных людей, разговариваю с ними. Конечно, не забываю оглядываться вокруг, ожидая нападения вокзальных «робингудов».
Наверно, у меня появилась какая-то проблема психиатрического свойства.
В среду в один из таких «провалов» явился ко мне ангел. Не очередной бестолковый сержант, мающийся бездельем и курсирующий между кофейным автоматом и туалетом, а мой настоящий Ангел- хранитель, с крыльями и светящимся шаром вокруг белобрысой башки, аж глаза слепит. Он явился рано утром, когда сквозь витражи, смотрящие на железнодорожные пути, едва пробивался солнечный свет. Спрятал крылья под белым пиджаком, закинул ногу на ногу. Беззаботная ранняя пташка…
– Сидишь? – спрашивает он.
– А то сам не видишь! – отвечаю резко. Не люблю глупых вопросов. Если ты знаешь ответ, зачем спрашиваешь.
– И долго собираешься сидеть?
– Есть варианты?
– Конечно. – Ангел снисходительно улыбается. Он сидит в соседнем кресле, болтает ножками в посеревших от пыли балетках, как балерина на перекуре. Лицом, правда, на балерину мало смахивает – морщинки вокруг глаз, кожа не очень гладкая, осунувшийся какой-то. Чем-то похож на робота Вертера из знаменитого детского фильма про Алису и миелофон. Наверно, у него и походка такая же – будто в штаны наложил.
– Если пришел просто поболтать, – говорю, – то лучше иди, не мешай спать.
– Иногда и поболтать не грех, тем более со мной. Часто к тебе ангелы являются?
– Каждый день. Пачками. Не успеваю отгонять.
– Злой ты.
– А ты, если добрый, почему так паршиво за мной присматриваешь?
– Имей совесть, ты в порядке.
– Да ну!
Ангел начинает нервно стучать пальцами по колену. Пожалуй, мне стоит сдерживаться, пока он не разозлился.
– Ладно, извини, – говорю. – Что хотел?
– Вон смотри, сидит парочка старичков. Видишь? В ряду кресел возле спуска на платформу.
Я гляжу в указанном направлении. Да, сидят двое: маленький седовласый мужчина, сильно смахивающий на услужливого швейцара фешенебельного манхэттенского отеля, и его дородная спутница в роскошной шубе.
– И чего?
– Обрати внимание, с какой нежностью он поправляет ей воротник, как пальчиком оттирает с верхней губы пятнышко шоколада, смотрит в глаза, будто на свадьбе во время первого танца. А ведь сорок лет вместе без малого.
Ангелочек прав, выглядит трогательно. Но вслух я предпочитаю фыркнуть:
– Картина не для слабонервных.
– Ты лукавишь… А теперь переведи взгляд чуть левее. Кресла напротив, пара молодых людей.
Я смотрю. Там сидят парень с девушкой лет по двадцать с мелочью. Она пытается устроиться у него на плече, но это неудобно. Тогда она пробует прилечь на грудь. Вроде получше. Угомонилась, закрыла глаза. Парень прижимает ее к себе. Очевидно, девочка сейчас в нирване – надежно укрыта от всех невзгод этого мира. Хоть на несколько минут, но укрыта.
Я вздыхаю.
– Убедительно. Но что ты хочешь этим сказать? Какую-нибудь банальность: как важно пронести любовь через всю жизнь, сохранить тепло души своей, бла-бла-бла… Это я из школьного курса этики и психологии семейной жизни помню, директриса преподавала.
– Ничего подобного не скажу. Ты ведь сам себе все сказал мысленно, не так ли?
Я стискиваю зубы. Мой Ангел – как раздевающий сканер в аэропорту.
– Ну да, – соглашаюсь, – я стал черствым, бессердечным и, наверно, даже жестоким. Чужое горе почти не трогает. Могу, конечно, пролить слезу на сентиментальном фильме или расчувствоваться, проезжая мимо ДТП со смертельным исходом, но, например, вдове соседа я тысячу рублей, которую
