– А ты пробовал?
Я задумываюсь. Действительно, что мне мешает покинуть зал, спуститься по лестнице, сесть в машину и вернуться домой? Ведь меня наверняка потеряли на работе, родные и близкие разрывают телефон на части. Мама, в конце концов, тоже довольно часто звонит, и если меня долго нет на месте, начинает бить во все колокола, а сейчас я отсутствую практически целую неделю. Как можно быть таким легкомысленным!…
Но я ищу себе оправдание.
– А куда мне идти?
– Тебя никто не ждет? – Старуха усмехается.
– Ну почему же, ждут, наверно.
– Кто?
Я начинаю нервничать, не совсем понимая предмета разговора. Кажется, я уже извинился за их обиженного товарища-карманника, но если они хотят меня порезать – пусть режут, но не читают мне морали.
– Ты действительно не понимаешь, – говорит старуха. – И даже не представляешь, насколько ошибаешься в том, что думаешь о своем положении. Ты прав лишь в том, что у тебя нет выхода отсюда, но причина в другом.
– В чем?
– Попробуй уйти – узнаешь.
– Прямо сейчас?
– Ага. Иди, тебя никто не держит.
Я оглядываюсь. Темный человек в шляпе, что привел меня сюда, стоит в углу ангара, молча пьет что-то из темной бутылки, по черной щетине стекают капли напитка. Двое других, сидящих у костра, не выказывают желания задерживать гостя. Кажется, им всем на меня глубоко наплевать.
Я поднимаюсь.
– Так я... пошел?
Хозяйка поднимает руку, указывая на ворота.
– Что ж… приятно было повидаться.
Я пячусь назад. Вряд ли мне стоит ожидать нападения или выстрела в спину, но береженого Бог бережет. Я спотыкаюсь о невидимое препятствие, налетаю на рельс и едва не падаю, но мне везет. Когда удаляюсь от костра на безопасные двадцать-тридцать метров, поворачиваюсь к нему спиной. Передо мной – спасительные ворота и свежий воздух.
Я запахиваю куртку, накидываю на голову капюшон и выхожу на свободу…
…и резко останавливаюсь. Из гортани вырывается короткий сдавленный «ох». С минуту я вращаю головой, затем приседаю на снег, зачерпываю рукой пригоршню и бросаю в лицо. Не помогает.
Я вижу то, что вижу.
Вокзала нет. Вокруг меня – снежная пустыня. Слева мимо ангара проходит железнодорожная колея, вдоль рельсов стоят столбы с сигнальными огнями. Линия теряется где-то вдали.
Я оборачиваюсь. Ангар на месте, и внутри по-прежнему горит костер. Но вокруг, кроме снега и пары рельсов, больше ничего нет. Я в Антарктиде! На полярной станции!
Ужас и инстинкт самосохранения гонят меня обратно, к людям, какими бы странными они ни были.
– Эй?!! – кричу старухе на бегу. – Что это всё?!
Она смотрит на огонь. Лицо скрыто капюшоном.
– Действительно хочешь знать, где ты сейчас на самом деле?
– Да!!! Что происходит?!
– Не догадываешься? – она снова усмехается. – Ты ни разу не задавал себе вопрос, почему молчит твой телефон? А помнишь ли ты, где ночуешь? Где справляешь нужду? Куда отправляешься, когда солнце прячется на западе, и откуда приходишь на вокзал, когда оно восходит на востоке? Тебя не волнуют эти мелочи, не правда ли?
Я молчу, но не потому что мне нечего сказать. Горло что-то давит.
– Хочешь знать, что происходит?
Я сажусь перед костром на колени, утвердительно кивая. Старуха поднимает голову, и новая волна ужаса парализует меня.
В капюшоне – чернота.
В кратчайшие мгновения, в миллисекунды, озарение пронзает меня насквозь от макушки до пят. Окружающий мир наваливается на мое тело со всех сторон. Я вскакиваю. Руки придавлены к бокам и бедрам, ноги словно стянуты толстыми канатами. Меня закручивает вихрь, и внешне я, наверно, становлюсь похожим на гусеницу в коконе, но я себя не вижу. Я не вижу ничего, только огни и силуэты. Скорость превращения невероятная. Кажется, я кричу, но крик мой похож на свист от сбитого дыхания после удара в солнечное сплетение.
Я проваливаюсь в пустоту. Я умираю…
…И прихожу в себя.
Я в горизонтальном положении. Надо мной нависает белый потолок. В комнате полумрак, потому что светит, судя по всему, ночной светильник в углу. Слышно монотонное звуковое пульсирование какого-то прибора. У меня от носа тянется резиновая трубка, к рукам прицеплены иглы капельниц. Нижнюю часть тела закрывает простыня.
Что ж, это многое объясняет. Я в палате интенсивной терапии. Судя по ощущениям, относительно цел и жизнеспособен. Во всяком случае, конечности вроде отзываются на посылаемые мозгом импульсы, пусть и немного вяло, но они по-прежнему со мной. Голова же, напротив, сильно гудит.
Я поворачиваюсь направо и вижу…
…черт побери, там Вера. И, кажется, ей повезло гораздо меньше.
День первый – 31 декабря
ВЕРКА
Ее лицо разбито. Ту половину, что обращена ко мне, покрывает чудовищная гематома. Я надеюсь, что кости целы. Лоб перебинтован. Из полуоткрытого рта тянется трубка. Моя любимая укрыта покрывалом до шеи, и я не представляю, что может под ним скрываться.
«Господи», – думаю я. Слезы не идут, они меня душат изнутри.
За кроватью моей жены стоит кардиограф. Это он издает пунктирные звуки. На мониторе – рисунок ее сердцебиения. Одинокие редкие пики. Пульс есть, значит есть и надежда…
Я отворачиваюсь и понимаю, что не хочу здесь находиться больше ни минуты. Я хочу обратно на вокзал. Там уютно, просторно, там жизнь течет плавной неспешной рекой. Я готов торчать на вокзале целую вечность, лишь бы не здесь, где мы болтаемся между жизнью и смертью и неизвестно в какую сторону прорвемся.
Кажется, Господь слышит мои молитвы. Меня снова окутывает туман, глаза закрываются, кровать подо мной исчезает, и я лечу вниз.
Новая круговерть…
… В ангаре еще темнее, чем до моего перемещения, потому что костер теперь едва теплится. Очевидно, у нас не очень много времени, и если использовать его на пустые препирательства и риторические вопросы, будет потеряно то, что потом не вернешь ни за какие блага мира.
Я опускаюсь на колени, охватываю голову руками. Протяжный стон отдается эхом от жестяных
