Вокзал для одного. Волшебству конец

стен.

– Снизошло озарение, – говорит старуха. Щадя мою поврежденную психику, она больше не показывает содержимое капюшона и смотрит на костер.

– Как это случилось? – спрашиваю я.

– Как обычно это и случается. Неожиданно. Цена жизни – короткие секунды забвения, отрешенности, невнимательности, ненависти, отчаяния. Всем вам кажется, что вы будете жить вечно, не представляя, что самое страшное может случиться уже в следующую секунду. Твою дорогу перебежал бродячий пес. Ты слишком поздно сбросил скорость, рука дрогнула. – Старуха покачала головой. – Вы всегда выбираете неудачное время для выяснения отношений.

– Она выбирала, не я.

– Неужели?

Я хочу что-то возразить и даже открываю рот, но в последний момент сдаюсь. Старуха права, нельзя оставаться неприкаянным на корабле, терпящим бедствие в открытом море. Я начинаю вспоминать.

Впереди ровная дорога, я не свожу взгляда с горизонта, но вдруг проклятая собака выскакивает на трассу в двухстах метрах от машины. Скорость моего автомобиля достигла ужасающих показателей, и я не придумываю ничего лучше, как утопить педаль тормоза. При таком бешеном темпе резкое торможение на зимней дороге – верный кульбит.

Так и вышло.

Дальше все происходит будто не с нами. Мы взлетаем. Перегрузки сравнимы с теми, что испытываешь при отрыве самолета от земли – тебя поднимает вверх, ты испытываешь благоговейный ужас и смотришь, облизывая губы, вниз, на удаляющиеся ангары аэропорта, взлетную полосу и зеленые газоны.

Машину выносит за пределы трассы. Ни о каком пьянящем восторге речь не идет – в салоне стоит сплошной вопль ужаса. Я бросаю руль, ибо в нем нет абсолютно никакой надобности, и закрываю глаза. Машину ударяет во что-то, слышен хруст стекла, мне на грудь давит руль, и я отключаюсь…

Я знаю, что Вера вылетела из машины через лобовое стекло, потому что не пристегнулась ремнем. Я не знаю, откуда я знаю, но это меня уже не особенно беспокоит. Сидя у костра со странной, похожей на саму смерть, старухой, я могу знать все, даже то, чего никогда не видел, начиная от крушения Римской империи, заканчивая военной кампанией в Ираке. Ко мне приходит Знание.

– Я на том свете?

Старуха издает звук, напоминающий одновременно и смех, и кашель, и шипение открытой бутылки «колы». Костлявая рука подпрыгивает. Костер горит ярче.

– Не задавайте глупых вопросов, юноша. «Тот» свет, «этот» свет… фантазии всё. Лучше подумай о том, что ты видел.

Что ж, я думаю. Давно думаю. Что я видел? Вокзал, разбегающиеся поезда, восходы и закаты, людей… Забавно, получается, никаких людей вокруг меня не было? А капитан Самохвалов? Рыжий перекати-поле Павел Кутепов? Девушка с телефоном, скучавшая по отцу? Карманник? Бармен Ирина?

Стоп… Я все эти дни вспоминал свою любимую. Ведь она существовала! Я не мог ее придумать, я помнил все: ее улыбку, губы, смешной носик, запах шампуня, которым она пользуется, запах ее возбужденного тела, голос, смех, похожий на журчание ручейка, трещину на ногте большого пальца правой ноги – все до мельчайших подробностей. Я вспоминал ее и находился на вокзале лишь по одной простой причине – она уехала, бросила меня одного, не объяснив причин.

Нет. Что-то не срастается. В чем вообще можно быть уверенным здесь, в этой… кстати, для начала, все-таки где – здесь?

– Ты действительно хорошо помнишь детали, – усмехается старуха. – Но помнишь ли ты ее имя?

Я замираю на секунду. Еще один хороший вопрос.

– Не помнишь, – соглашается старуха. – И тебя это нисколько не смущает. Она делает тебе больно, но ты, словно пес, тянешься к ней и не можешь прожить без нее ни одного дня. Ты не понимаешь ее логики, не можешь знать, что ожидает тебя завтра, потому что не в состоянии проследить за ходом ее мыслей, и с каждым новым днем для вас будто начинается новая история. Она может быть блондинкой, брюнеткой, шатенкой, она может смеяться, плакать, лежать у тебя на груди, как котенок, царапаться и раздавать пощечины. Когда она исчезает, твое сердце засыхает, покрывается коркой, но корка эта, как заметил один твой знакомый, тонка и ненадежна, ткни пальцем – рассыплется…

Один из темных людей, сидящий у костра по левую руку от меня, поворачивается лицом, и я узнаю в нем своего недавнего гостя. Он тогда представился Ангелом.

Старуха продолжает свою речь:

– Ты понимаешь, о чем я говорю, не так ли? Великое счастье и великое наказание роду человеческому. Движущая сила мира, которая подчас приносит столько же страданий, сколько радости. Тебе посчастливилось увидеть Ее воочию.

У меня пересыхают губы.

– Она предстает в разных ипостасях. Кому-то является ликом непорочного розовощекого дитя, иному мерещится деревом, могучим и плодоносящим, а кто-то видит Женщину, прекрасную и коварную. Счастлив тот, кто знает, как она выглядит. Ты теперь знаешь.

– За что мне великая благость сия? – спрашиваю я с горечью и иронией, но старуха не отвечает. Она вытягивает руку в сторону. В темном углу ангара появляется робкий свет. Он постепенно превращается в некое подобие экрана с лохматыми краями. Вскоре проявляется карандашная картинка, мерцающая, словно в мультфильме, слегка размытая, но вполне разборчивая. По крайней мере, я в своем нынешнем состоянии вполне могу разобрать, что она демонстрирует.

Палата интенсивной терапии. Мы с Верой лежим на кроватях. Возле нее – приборы, провода, шланги, капельницы. Ей совсем худо. Мое сердце наполняется печалью, я обхватываю рукой горло…

Мы не разводились. Нашему сынишке три года. Мы оставили его моей матери и поехали в Екатеринбург на шоппинг. Думали, что совместная поездка и прогулки по улицам чужого города немного сблизят нас, внесут потепление в сложные отношения. Точнее, так казалось моей второй половинке, а о чем тогда думал я, точно не помню. Кажется, согласился с ней, потому что в глубине души я ведь тоже романтик (иначе почему бы торчал целую неделю на вокзале). Вера заварила три литра чая со смородиной, сделала целую сумку бутербродов и пирожков. Мы ехали по трассе в Екатеринбург, разговаривали, слушали музыку, останавливались на обед и чувствовали себя вполне комфортно. До определенного момента все шло вполне хорошо. Но мы поссорились, точнее, разругались вдрызг, а потом через дорогу перебежал пес. И вот теперь мы лежим неподвижно в какой-то хорошей клинике, в которую нас наверняка поместила моя мама, обладающая связями, незаменимыми даже сейчас, в век широкой доступности услуг. В коридоре больницы наверняка сидит мама Веры, моя теща, которая после смерти мужа-алкоголика не могла надышаться на нас, единственных ее близких людей. Кажется, что не миллион лет прошли с момента, как мы с Веркой смешно и нелепо познакомились в интернете, а всего несколько дней. Страшный прибор в палате издает короткие звуки, свидетельствуя о том, что жизнь в моей Верочке еще теплится. Но это не вечно.

– Ты в относительном порядке, – комментирует Хозяйка. – Хоть твое сознание здесь, со мной, жизни твоей ничто не угрожает, уж мне ли не знать. Ты вернешься, а вот любимая твоя находится на границе. Любое легкое дуновение может опустить ее в одну либо другую сторону. Хочешь, чтобы я дунула?

Я молчу, раздавленный и лишенный дара речи. Краешком сознания вспоминаю рассказ Кутепова: обиженная любовником Надя желает ему смерти. «Пусть его не станет, – думает она, – и вместе с ним уйдут боль и страдание».

Неужели она могла так думать? Любить – и желать смерти?!

– Ее спасение в твоих руках, Странник, – говорит Старуха, делает короткий взмах рукой, и экран с печальной картинкой гаснет. Мы снова в полной темноте, если не считать пламени и слабого свечения из распахнутых ворот. За воротами воет вьюга. Я вижу далекий огонек семафора. Пока еще зеленый.

– Время идет, – говорит старуха. – Собирайся, твой друг проводит тебя.

Мой белобрысый знакомый поднимается, протягивает руку. Он очень высокого роста, похож на инопланетянина в фантастических фильмах. Крыльев за спиной уже нет. Парень помогает мне подняться.