Я тогда корпел над «Силой и славой» и понимал, что денег эта книга не принесет. Жена и двое моих детей не могли существовать на доходы с одного антибестселлера, пока я тешил бы свое самолюбие в армии.
Вот почему я задался целью как можно скорее написать еще один боевик, занимаясь им по утрам и оставляя день на «Силу и славу», которая продвигалась с трудом. Чтобы работать в спокойной обстановке, не отвлекаясь на телефонные звонки и детский крик, я снял студию на Мекленбург–сквер, очаровательной площади, окруженной зданиями восемнадцатого века, но почти все они, включая и дом, где помещалась моя студия, через два года взлетели на воздух.
Теперь, когда у меня появилось место для работы, мне не хватало только идеи. Единственное, что было у меня в голове, — это начальная сцена, когда на пароходе, пересекающем канал, встречаются агенты– соперники (я назвал их Д. и Л., чтобы не «привязывать» конфликт между ними к конкретным странам), да еще, пожалуй, смутное желание сделать из современного боевика легенду — рассказать, как превращается в охотника тот, на кого идет охота, как отчаянно защищается от врагов миротворец, как учится любить справедливость испытавший на себе несправедливость. Но каким образом перевести эту легенду на сегодняшний язык, я не знал.
В первый и последний раз в жизни я стал принимать бензедрин. Шесть недель подряд я начинал день с таблетки, а в полдень проглатывал вторую. Каждое утро я садился работать, понятия не имея, куда сюжет повернет сегодня, и каждое утро как заведенная машина писал две тысячи слов вместо своей обычной нормы, пятисот. Днем я переключался на «Силу и славу», которая плелась все тем же черепашьим шагом, не обращая внимания на бойкого, молодого собрата, который так уверенно опережал ее.
«Тайный агент» — одна из немногих моих книг, которые я перечитывал, не совершая над собой насилия — возможно, потому, что на самом деле она не моя. Я писал за какого?то другого, призрачного писателя. Д., благородный агент и специалист по романской литературе, как и Форбс, урожденный Фуртштейн, столь же благородный любовник, — не мои персонажи. Книга продвигалась быстро, потому что я не сталкивался со своими обычными техническими проблемами — я и впрямь работал за того старого писателя, которому предстояло умереть чуть раньше, чем моя студия разлетелась на части. Но с благодарностью вспоминая этот достойный призрак, я хочу сказать в его оправдание, что боевик удался ему лучше, чем самому Форду Мэдоксу Форду, когда тот попробовал себя в этом жанре, написав «Vive Le Roy» 1. […]
1 «Да здравствует король!» (
Кое?что мне в «Тайном агенте» нравится, например проблемы, возникающие перед агентом, которого мучает совесть он лишился доверия партии и понимает, что его товарищи правы, не доверяя ему. В моей книге это были проблемы, с которыми сталкивается коммунист (хотя у Д. и не было партийного билета). Писатель–католик не может не сочувствовать хоть немного любой искренней вере, и я был рад, когда через двадцать с лишним лет Ким Филби процитировал мой роман, объясняя свое отношение к сталинизму. Это как бы доказывало, что я был недалек от истины, хотя в то время, когда я писал «Тайного агента», я ничего не знал о разведке. […]
Глава 4
Зима 1941 года застала меня в Северной Атлантике на маленьком грузовом судне компании «Элдер– Демпстер», которое было частью медленного конвоя, следовавшего кружным путем в Западную Африку. Я был офицером разведки, известной больше как МИ-6 или СИС, куда меня определила моя сестра Элизабет. Только после получения соответствующего приказа я понял, зачем меня приглашали на приемы в Лондоне, которые устраивал таинственный мистер Смит — несмотря на войну и карточки, у него были, казалось, неиссякаемые запасы спиртного, и все гости хорошо знали друг друга. Разведка проверяла меня. Проверял меня наверняка и Скотланд–Ярд, откопавший тяжбу с Ширли Темпл.
Во время путешествия в перерывах между вахтами (воздушной и подводной по очереди) я написал короткую книгу, которую назвал «Британские драматурги». Через десять дней после отплытия из Белфаста, дойдя на севере почти что до Исландии, мы оказались на широте Лендс–Энда, и при таких темпах нельзя было рассчитывать на скорую встречу с Западной Африкой. Я вез с собой металлический ящик, полный книг, но мне их должно было хватить до отпуска, которого я мог дожидаться не один год, поэтому я читал подряд все книги, имевшиеся в судовой библиотеке.
Одна из них принадлежала Майклу Иннесу, автору, которого я тогда не знал. Прежде я не был высокого мнения об английских детективах. Несмотря на всю их скрупулезность, ссылки на справочник Брадшо 1, инструкции для звонарей или географию усадьбы (подтвержденную планом), они казались мне далекими от реальности. В них было слишком много подозрительных лиц, причем преступник никогда не принадлежал к так называемому преступному миру.
1 Железнодорожный справочник. —
Вне преступного мира убийства чаще всего совершаются по страсти или из жадности, однако неизлечимо инфантильный читатель (каким вполне мог быть и профессор университета) не давал английскому писателю возможности говорить о страсти правдиво, и в его романах вновь и вновь появлялись подделанные завещания, лишенные наследства жадные наследники, и, разумеется, справочник Брадшо. Книга Майкла Иннеса оказалась неожиданным и приятным сюрпризом. Его детектив был одновременно фантастичным и смешным.
Лежа ночами на койке и втайне надеясь, что вот–вот раздастся сирена — столько?то коротких гудков, столько?то длинных, — возвещая о возвращении в Англию (подводные лодки становились ужасной реальностью только для тех, кто ехал домой в отпуск), я тоже замыслил написать фантастичный и смешной детектив. Если он получился у Иннеса, то почему не должен был получиться у меня? Боюсь, что только в тогдашних обстоятельствах (был декабрь 1941 года, японцы напали на Пёрл–Харбор, немецкие войска рвались к Москве — мы каждый день слушали радио) сюжет, который я выбрал для «Ведомства страха», мог показаться смешным: человек, признанный судом невиновным в убийстве жены (хотя он знает свою вину), подозревается в убийстве, к которому непричастен, причем он думает, что совершил его. В пересказе это звучит сложновато, да и задолго до того, как книга была закончена, я понял, что она не такая уж смешная, хотя, возможно, у нее были другие достоинства.
Нельзя сказать, что я писал ее в уютной обстановке. После трех месяцев «обучения» в Лагосе я очутился во Фритауне, в офисе, где четыре месяца был сам себе хозяином и подчиненным (потом у меня появился секретарь). Вряд ли я начал писать ее в Лагосе, где целыми днями только и делал, что зашифровывал и расшифровывал документы, а по вечерам отправлялся к приятелю в пустующий полицейский участок, стоявший у кишащей москитами речки, где мы с ним в виде развлечения охотились при свете электрических фонарей на тараканов, записывая на стене очки: одно за каждого убитого и половину за смытого в унитаз. Позднее я описал эту охоту в «Сути дела». Может, это и впрямь Гринландия? В таком случае, я провел в ней б
Мой дом во Фритауне стоял на равнине, чуть пониже европейского квартала Хилл–стейшн, напротив транспортной стоянки Нигерийского дивизиона, привлекавшей к себе мух и стервятников. Дом был построен сирийцем и отличался от других в этой одноэтажной стране тем, что у него была лестница и второй этаж. Медицинская комиссия вычеркнула его из списка домов, которые рекомендовались для жилья, но после того, как во Фритауне разместились и сухопутные, и морские, и воздушные войска, с жильем сделалось туго, и выбирать было особенно не из чего. Почему мой дом не нравился врачам, я понял, когда начались дожди, и земля под ним превратилась в болото. Между домом и морем росли кусты, служившие африканским обитателям близлежащих трущоб уборной.
В шесть утра я вставал и завтракал. Кухонной утвари было мало, и однажды меня разбудили крики повара (потом он окончательно спятил), гонявшегося с топором за мальчишкой–слугой, потому что тот утащил из кухни жестянку из?под сардин, в которой повар жарил мне по утрам яйцо. Фритаун сильно отличался от затемненного Лондона, где жили мои герои, но описывать издалека часто бывает легче, чем с натуры.
В семь я садился в маленький «моррис» и отправлялся во Фритаун: сначала в магазины (PZ или «Олифант»), а потом за телеграммами в полицейский участок, служивший мне «крышей». Телеграммы были закодированы шифром, неизвестным полиции, и вручал мне их начальник полиции, пожилой человек, к которому я очень привязался. Вернувшись домой, я расшифровывал телеграммы, отвечал на них со всей
