другой секретной службы, СУ, который сманивал его к себе, — неужели они всего лишь обитатели Гринландии? Скажите лучше мужчине, влюбленному в женщину, что она– всего–навсего плод его воображения. […]
Глава 6
В Индокитай я влюбился случайно. Если бы мне, когда я был там в первый раз, сказали, что он станет местом действия моего будущего романа, я бы не поверил. Тревор Уилсон, с которым мы подружились во время войны, был тогда нашим консулом в Ханое, где давно шла другая война. Английская пресса писала о ней скупо, пользуясь в основном сведениями агентства Рейтер или, как, например, «Тайме», репортажами парижских корреспондентов. Я сделал остановку во Вьетнаме по пути из Малайи домой для того только, чтобы навестить своего друга, и не предполагал, что проведу там не одну зиму. Малайя сама по себе, без партизанской войны, показалась мне скучной так иногда бывает скучна красивая женщина. «Сюда нужно приезжать в мирное время», слышал я со всех сторон, и всякий раз мне хотелось ответить: «Но, кроме войны, здесь нет ничего интересного». Не сомневаюсь, что в мирное время Малайя была бы цепочкой английских клубов, розовых джинов и маленьких скандалов, ждущих своего Моэма.
В Индокитае же я выпил колдовской напиток из чаши, которую до меня осушило множество ныне отставных colonels 1 и офицеров Иностранного легиона, чьи глаза вспыхивают при упоминании Сайгона или Ханоя.
Колдовство исходило от высоких, элегантных девушек в белых брюках, от закатного олова плоских рисовых полей, по которым древним, медленным шагом тянулись по брюхо в воде буйволы, от французских парфюмерных лавок на улице Катина, от китайских игорных домов в Шолоне, но прежде всего от того возбуждения, которое при мысли о не слишком грозной опасности испытывает путешественник, знающий, что он скоро уедет домой. Об опасности напоминали противогранатные сетки вокруг ресторанов и сторожевые башни вдоль дорог Южной дельты со странными надписями:'Si vous etes arretes ou attaques en cours de route, prevenez le chef du premier poste important' 2. (Они перекликаются в моей памяти с британски невозмутимыми объявлениями, висевшими в купе маленького поезда, сновавшего между Сингапуром и Куала–Лумпуром.)
1 Полковников
2 Если вас арестовали или на вас напали по дороге, сообщите об этом начальнику первого крупного поста
В тот раз я пробыл во Вьетнаме чуть больше двух недель и до отказа «наполнил смыслом каждое мгновенье». Расстояние между Сайгоном и Ханоем такое же, как между Лондоном и Римом, но я ухитрился не только съездить в оба города, но и побывать в Южной дельте у каодаистов (членов необычной религиозной секты, почитающей святыми Виктора Гюго, Христа, Будду, Сунь Ятсена), у которых не раз бывал в последующие годы, и в крошечном средневековом государстве, созданном в болотах Бентры молодым полковником Лероем, сыном француза и вьетнамской женщины. Этот почитатель Токвиля нападал на коммунистов округи с внезапностью и жестокостью тигра. Всего несколько лет назад он был мальчишкой, выходившим с буйволом на рисовые поля, теперь он фактически стал королем. Много позже я с удовольствием написал предисловие к его автобиографии, где он не пытался скрыть тигриный лик за улыбкой, и мне жаль, что я ничем больше не смог отблагодарить его за то, что он, по всей вероятности, спас мне жизнь. Это случилось в 1955 году, когда французы эвакуировались с Севера, и я ждал в Сайгоне разрешения на въезд в Ханой, уже захваченный вьетминьцами. Чтобы скоротать время, я решил навестить «генерала» одной из сект, ведущих междоусобные войны на Юге, как вдруг мне позвонил полковник Лерой и попросил зайти к нему в его сайгонский офис. Там меня ждал француз, которого полковник Лерой представил как заместителя «генерала» по внешним сношениям. Француз сказал, что генерал получил мое письмо и ждет меня у себя в штабе к ленчу, однако лучше будет, если я не поеду. Перед тем как послать приглашение, генерал затребовал мое досье и выяснил, что тремя годами раньше в статье, напечатанной в «Пари–матч», я назвал его «бывшим велорикшей». Это была неправда. Он никогда не был велорикшей. Он был автобусным кондуктором. Зная, что я друг Лероя, француз пришел предупредить, что генерал примет меня с почестями, но проследит, чтобы по дороге в Сайгон со мной произошел несчастный случай.
Еще во время первой своей поездки в 1951 году я побывал в Фатдьеме, в одной из двух епархий Севера (во вторую, Буйчу, я съездил несколько лет спустя и там мог бы окончить свой путь, если бы мина, закопанная в колее, по которой должен был проехать мой джип, не была замечена). Оба епископа, как и каодаистский папа, были скорее союзниками, чем подданными французов, и содержали свои небольшие армии. В тот первый раз я еще пользовался покровительством генерала де Латра, и он предоставил в мое распоряжение маленький самолет. Он думал, что я облечу его аванпосты, расположенные, как ошибочно полагали, на оборонительных рубежах Ханоя, но мы с Тревором Уилсоном отправились к фатдьемскому епископу посмотреть его армию. На обратном пути наш самолет был обстрелян над «безопасной» территорией, и я имел глупость рассказать об этом за обедом генералу. Он нахмурился. В тот вечер отношения между нами начали портиться, что обернулось неприятностью для меня и катастрофой для моего друга.
Сначала мы ничего не заметили. Я был почетным гостем генерала в Ханое. Он подарил мне наплечную эмблему Первой французской армии, которой командовал при сдаче Страсбурга, и возил меня на встречу со старыми боевыми друзьями. Несколькими месяцами раньше из Ханоя были эвакуированы все французские семьи, падение города казалось неизбежным, и грядущее поражение давало о себе знать общей деморализацией. Де Латр положил этому конец. В те дни он был магом. Я слышал, как он говорил своим офицерам: «Сегодня я уезжаю в Сайгон, но оставляю с вами мою жену, как символ того, что Франция никогда, никогда не уйдет из Ханоя». Он был на вершине славы. Невозможно было вообразить, что через год с небольшим он, испытав горечь поражения, умрет от рака в Париже и что через четыре года я буду пить чай в Ханое с президентом Хо Ши Мином.
Я уехал в Англию, намереваясь вернуться, но по–прежнему не предполагая, что напишу о Вьетнаме роман. «Лайфу» понравилась моя статья о Малайе, и я получил разрешение на поездку следующей осенью во Вьетнам (мой тамошний очерк в редакции успеха не имел, что не помешало «Лайфу» благородно разрешить мне опубликовать его в «Пари–матч». Боюсь, что неоднозначность моего отношения к вьетнамской войне проявилась уже тогда: восхищение французами, восхищение их врагами и сомнения в разумности исхода войны).
Когда восемь месяцев спустя в октябре 1951 года я вернулся, то был поражен происшедшими переменами. Де Латр потерял единственного сына, погибшего с солдатами Вьетнамского батальона в засаде неподалеку от Фатдьема, и стал другим человеком. Его риторический пафос утратил прежний магнетизм, и полковники открыто критиковали своего генерала, даже в присутствии иностранцев. Всех раздражало, что он постоянно говорил о жертве, которую принесла его семья — другие семьи тоже жертвовали сыновьями, но не имели возможности похоронить их в Париже. Генералу всегда была свойственна некоторая англофобия, и, несмотря на глубокую набожность своей жены, он с большим подозрением относился к католикам. И теперь в его больном уме смерть сына каким?то образом соединилась с нашим путешествием в Фатдьем и тем фактом, что мы с Тревором Уилсоном оба были католиками. Преследуемый чувством вины, несчастный и больной, он мысленно переложил на нас ответственность за гибель сына (которого отправил во Вьетнамский батальон, чтобы положить конец его связи с вьетнамской девушкой, бывшей любовницей императора) и сообщил в министерство иностранных дел, что Тревор Уилсон, награжденный во время войны французскими наградами, не является больше persona grata. Тревора выслали из Индокитая, и министерство иностранных дел потеряло замечательного консула, а Франция искреннего друга. Когда я вновь оказался в Ханое, Тревора там не было, но вскоре ему разрешили вернуться на две недели, чтобы упаковать вещи.
Тем временем я обнаружил за собой слежку Surete 1 в лице господина, которого прозвал мсье Дюпон. Бедный, бедный мсье Дюпон! Сколько хлопот доставили ему мы с Тревором, когда наши пути снова на короткое время пересеклись в Ханое! Обычно мы встречались с ним по вечерам в 'Cafe de la Paix', сообщали, что и где собираемся делать завтра, пили вермут кассис и играли в quatre cent ving?et?un 2, причем Тревор Уилсон непременно выигрывал.
1 Французская сыскная полиция. —
2 Четыреста двадцать один
