Блеснул луч солнца, и площадь ожила и засветилась. Все заулыбались вокруг, подставляя лица новому дню.
— Это грейпфрут, — сказал я Алексею Ивановичу.
— Чего?
— Ну, то, что ты мне показывал, вон, на дереве.
— А-а… я уж думал, у них дыни на деревьях растут.
Может, и дыня, — согласился я, у Господа всё возможно.
Открылись двери трапезной. Хоть понедельник на Афоне и постный день, но для нас — праздничный. Правда, всё больше примешивалась грусть: через несколько часов мы покинем Афон.
Грусть нарастала. И рюкзаки завязывались неспешно, и ритуал обмена адресами-телефонами тоже шёл тягуче, наконец присели на дорожку. И в это время у меня зазвонил сотовый. Я аж вздрогнул с перепуга, дикость полная, я уж забыл про него — и ведь никто за все эти афонские дни не звонил мне — и вот на тебе. Я осторожно достал трубку.
— Ну, как там дела? — донёсся голос трудно-проснувшегося человека.
— Нормально, — ответил я.
— Вот… Да мы тут, Сань, вчера встретились, посидели… Это… У тебя сотки не будет взаймы?
Мне стало, ух, как весело.
— Я ведь сейчас далеко.
— Где? — оживился голос, для которого, видимо, преград не существовало.
— В Греции.
— Это где? — послышалась растерянность.
— В Европе.
— Шутишь?
— Нет.
— А когда приедешь?
— Дня через три.
— Вот ведь, блин… — и на том конце мира потеряли ко мне интерес.
— Кто звонил? — поинтересовался Алексей Иванович.
— Братья по сочинительству. Плохо им без нас.
— Что ж, есть повод вернуться.
День светился, воздух благоухал, горы стояли часовыми — Афон торжественно провожал нас.
Мы вышли за ворота и несколько минут благодарили Богородицу и Её райский удел на земле за дары, за благодать, за всё, за всё…
Вышли к остановке. На небольшом асфальтовом пятачке под старинной каменной стеной стояли три пустых газельки (я уж их так называю, хотя, конечно, какие они газельки, японцы какие-нибудь или немцы). Подле них собирался народ, кучкующийся по национальному признаку. К нам подошли батюшка и два молодых человека, скоро ещё двое. Греки стояли табором. Вышла группа явных стариканов- западноевропейцев, все были поджары, рациональны и уверены в движениях и с одинаковыми чемоданчиками на колёсиках, чем очень напоминали спортивную команду, уезжающую с соревнований.
Тут же появился водитель одной из газелек и команда стала несуетливо загружаться.
— Везде они первые лезут, — недобро заметил один из молодых парней.
— Да ладно, — махнул рукой незнакомый батюшка, — пусть едут. А я бы так и сидел бы здесь и сидел, пока Господь позволяет.
Но сидение начинало походить на слезливые долгие прощания. Конечно, я тоже был не против подольше оставаться здесь, но уже всё внутри настроилось на движение, уже мир позвал (я вспомнил телефонный звонок), не то чтобы хотелось возвращаться в мир, но уж если такая неизбежность, то пусть это случится быстрее. Расставаться надо на высокой ноте, быстро и решительно, как прыжок с парашютом.
Развлекло появление двух монахов с вёдрами, за которыми, подняв хвосты, трусило штук тридцать самых разномастных котов. На народ, собравшийся у остановки, коты не обратили ни малейшего внимания, строго следуя за монахами.
— Экие послушники, — умилился незнакомый батюшка.
— Это они за едой.
— Вот и нам бы так за Христом, за Хлебом[157] нашим насущным бежать, а мы всё туда-сюда… — ответил батюшка.
Не знаю, за кем было интереснее наблюдать: за кошачьим стадом или за монахами, которые по- детски забавлялись, заигрывая с котами, и нет-нет виновато улыбались в нашу сторону: мол, что тут поделаешь, такие вот они смешные, эти коты, что и монахам, глядя на них, улыбнуться не грех.
Монахи и коты скрылись в глубине сада, и снова повисла пауза. Общее состояние выразил Алексей Иванович:
— Ехать — так ехать, — говорила мышка, когда котик тащил её из норы. А нас и не тащит никто.
Вернулся молодой человек, подходивший к водителю газельки, в которую загрузились иностранцы. Видимо, он владел местным наречием и сообщил:
— Одна машина поедет через час в Карею. А другая — через полчаса в Хиландар и вернётся.
— Может, нам в Хиландар поехать? — предложил отец Борис. С его-то живостью томительное ожидание было особенно мучительно.
— А что — хорошая идея, — как можно равнодушнее поддержал я, предчувствую, что это ещё одна милость, дарованная в честь праздничного дня: мы должны прощаться с Афоном без посторонних. И хоть отец Борис с Серёгой нам уже роднее некуда, я, стараясь не выказывать радости, спросил: — У вас же одна ночь осталась? — Сибиряки закивали головами. — Где, Серёж, у тебя карта? Вы в Пантелеймон хотели? — Те снова закивали. — А кто знает, как вы будете туда добираться из Карей? Это ведь через перевал надо идти. А так ещё и к болгарам можете попасть в Зограф[158] , тоже — славяне. У них и пристань своя есть. Утром на паром — и в Уранополис.
Я говорил с ленцой и уверенно, как бывалый афоноходец.
Отец Борис всё-таки засомневался:
— Может, всё же в Пантелеймон через Карею?
— Ну, можно, конечно, только придётся через хребет переходить. Вчера вот переходили…
Напоминание о вчерашнем переходе болезненно отозвалось в теле отца Бориса, и тот просительно посмотрел на Серёгу.
— Может, и правда, в Хиландар?
Тот пожал плечами.
Дальнейших рассуждений отца Бориса о плюсах и минусах возникших вариантов я бы не вынес.
— Ну, вы думайте пока, а мы пойдём кофе попьём, — я поднялся.
Алексей Иванович посмотрел на меня, как на больного: что я называю кофе? Но, бросив взгляд на призадумавшегося отца Бориса, кивнул.
— Пошли. — А когда мы немного отошли, поинтересовался: — А без нас они не уедут?
Я пожал плечами, что должно было значить: скорее «нет», чем «да».
— А вещи?
Тут я пожал увереннее и даже махнул рукой.
Зал с кофейным автоматом мы нашли быстро. На этот раз там шла стройка. Не кипела, а именно шла: работники в строительных спецовках похаживали по зале, передвигали лестницы и сколоченные подставки — и всё это неспешно, уверенно, словно на ремонт отведена вечность. У автомата стоял невысокий грек в синем рабочем комбинезоне и набирал кофе. Рядом на столе уже стояло четыре стакана и к ним присовокуплялись ещё и ещё. Маленький грек, опершись на автомат, ждал, пока тот утробным металлическим вздохом, в котором слышалось что-то загнанное лошадиное, даст знать, что готов к продолжению работы, и жал, долго и с чувством, на одну из кнопок. Автомат с минуту думал, потом из него
