Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Непривычную чувствуя жалость,
я вдруг понял, что как ни играй,
а уже накопилась усталость
и готова плеснуть через край.

* * *

Своя у старости стезя
вдоль зимних сумерек унылых:
то, что хотим, уже нельзя,
а то, что льзя, уже не в силах.

* * *

А в кино когда ебутся —
хоть и понарошке, —
на душе моей скребутся
мартовские кошки.

* * *

Я по себе (других не спрашивал)
постиг доподлинно и лично,
что старость — факт сознанья нашего,
а все телесное — вторично.

* * *

Поездил я по разным странам,
печаль моя, как мир, стара:
какой подлец везде над краном
повесил зеркало с утра?

* * *

Зря, подруга, ты хлопочешь
и меня собой тревожишь:
старость — это когда хочешь
ровно столько, сколько можешь.

* * *

Года меняют наше тело,
его сберечь не удается;
что было гибким — затвердело,
что было твердым — жалко гнется.

* * *

Смешон резвящийся старик,
однако старческие шалости —
лишь обращенный к Богу крик:
нас рано звать, в нас нет усталости.

* * *

Я курю в полночной тишине,
веет ветер мыслям в унисон;
жизнь моя уже приснилась мне,
вся уже почти, но длится сон.

* * *

Когда бессонна ночь немая,
то лиц любимых вереница,
мне про уход напоминая,
по мутной памяти струится.

* * *

Я в фольклоре нашел вранье:
нам пословицы нагло врут,
будто годы берут свое…
Это наше они берут!

* * *