Гарики из Иерусалима. Книга странствий

Вокруг лысеющих седин
пространство жизни стало уже,
а если лучше мы едим,
то перевариваем — хуже.

* * *

Вдруг чувствует в возрасте зрелом
душа, повидавшая виды,
что мир уже в общем и целом
пора понимать без обиды.

* * *

Где это слыхано, где это видано:
денег и мудрости не накопив,
я из мальчишки стал дед неожиданно,
зрелую взрослость оплошно пропив.

* * *

Зачем вам, мадам, так сурово
страдать на диете ученой?
Не будет худая корова
смотреться газелью точеной.

* * *

Спокойно и достойно старюсь я,
печальников толпу не умножая;
есть прелесть в увядании своя,
но в молодости есть еще чужая.

* * *

Иные мы совсем на склоне дней:
медлительней, печальней, терпеливей,
однако же нисколько не умней,
а только осторожней и блудливей.

* * *

Но кто осудит старика,
если, спеша на сцену в зал,
я вместо шейного платка
чулок соседки повязал?

* * *

Прошел я жизни школьный курс,
и вот, когда теперь
едва постиг ученья вкус,
пора идти за дверь.

* * *

С утра в постели сладко нежась,
я вдруг подумываю вяло,
что раньше утренняя свежесть
меня иначе волновала.

* * *

С авоськой, грехами нагруженной,
таясь, будто птица в кустах,
душа — чтоб не быть обнаруженной —
болит в очень разных местах.

* * *

Пора без жалких промедлений
забыть лихие наслаждения;
прощай, эпоха вожделений,
и здравствуй, эра оскудения!

* * *