наверняка смотрели все автовладельцы, но выскочил на улицу только один хозяин. Он подошёл к машине не сразу, сначала огляделся, поводил стволом пистолета по сторонам, и никого не заметив поблизости, решился и подёргал ручки дверей. Потом осмелел, отомкнул замок и, отключив сигнализацию, попытался захлопнуть капот багажника. Автостоянка была хорошо освещена, и потому полковник заметил, как Зямщиц бесшумно осел на землю и в тот же миг исчез. Через несколько секунд его впихнули в «рафик» — на голове чёрный мешок, руки в наручниках. «Мидак» был перепуган и ошеломлён так, что первые минуты лежал без движения, как парализованный. Он не умел владеть собой в подобных ситуациях, и это обстоятельство разочаровало полковника: бывший сослуживец всё-таки оказался мелкой птахой…
— Гогия, ты памидоры любишь? — спросил Арчеладзе и ответил: — Кушать да, а так — нэт.
Зямщиц медленно сел, ухватившись сомкнутыми руками за сиденье.
— Арчеладзе? — глухо, через ткань мешка спросил он.
— Кого встречал в Шереметьево два дня назад? Быстро отвечай! — Полковник встряхнул «мидака».
— Никанорыч!..
— Ну?! Быстро! — Арчеладзе сдёрнул мешок с головы.
— Я не знаю…
— Знаешь, если встречал!
— Меня попросили…
— Кто? — рявкнул полковник и встряхнул Зямщица ещё раз. — Кто попросил?
— Виталий Борисович… — начал было «мидак» и спохватился: — Никанорыч, не лезь в эти дела! Не трогай…
— Кристофера Фрича встречал тоже по его просьбе?
Зямщицу стало плохо, налились кровью глаза — похоже, бывший сослуживец страдал гипертонией.
— Ты можешь выпотрошить меня, — прохрипел он, — и ничего не добьёшься… Не дадут и шагу сделать… Уберут обоих… Как Кристофера… Они своих не щадят!
— А по чьей просьбе возил гостя на правительственную дачу? — напирал Арчеладзе. — Кто просил устроить встречу?
— Никанорыч, ты что хочешь? Деньги? Славу?.. Куда ты суёшься?
— Где у тебя ключи от квартиры? — вдруг спросил полковник и, как мешок, поднял «мидака» с пола, усадил.
— Зачем?..
— Хочу познакомиться с твоим гостем! — Арчеладзе стал обшаривать карманы Зямщица — ключи оказались в куртке.
— Не ходи туда, Никанорыч!
— Его встречал в Шереметьево?
— Нет!.. Не трогай этого человека! Это не тот!
Полковник приоткрыл дверцу машины, подал ключи Кутасову.
— Возьмёшь в квартире гостя, — приказал он. — Веди в машину. И вещички его прихвати.
Зямщиц обмяк, потерял самообладание:
— Ты сошёл с ума… Не ведаешь, что творишь.
— Ведаю, — отрезал полковник. — Я изымаю тебя у государства и закона. И твоего гостя — тоже!
— Что значит — изымаю?.. Как понимать?
— Понимай так: я объявил вам личную войну, — заявил Арчеладзе. — Теперь у меня своя тактика и стратегия. Ты мой пленник, и жизнь твоя в моих руках.
— Я не делал тебе плохого, Никанорыч! Мы же были товарищами!
— Не делал?! — Полковник схватил его за грудки. — Зачем гостя взял с собой на встречу? Ну?!
— Он сам!.. Я не мог отказать, — признался «мидак». — Он хотел убить тебя!
— И ты привёз убийцу?
— Виноват, Никанорыч… Они давно повязали меня. И сына держали…
— Как зовут гостя? — сбавив тон, спросил Арчеладзе. — Кто он, откуда?
— Виталий Борисович… А кто такой — спрашивать не принято.
— Кого встречал в Шереметьево?
Зямщиц смотрел умоляюще, но не нашёл снисхождения.
— Мне не жить, найдут…
— Кого?!
— Альфреда Каузерлинга, — выговорил «мидак». — Остановился в гостинице «Россия». Прилетел рейсом из Мадрида.
— Кто организовывал встречу на правительственной даче?
— Виталий Борисович… Я только как извозчик!
Арчеладзе похлопал его по плечу, вздохнул:
— Ладно… товарищ! Я тебя помилую. Иди домой. Сейчас принесут ключ, сниму наручники.
Зямщиц вжался спиной в сиденье, замотал головой:
— Не пойду! Нельзя!.. Они найдут, достанут!
— Не бойся, иди, — взбодрил полковник. — Если ты был извозчиком, какой с тебя спрос? Я отведу от тебя подозрения. Ты ничего не сказал.
— Никанорыч, не выгоняй меня! Я из машины не выйду!
— Ты что, заболел? У тебя мания преследования.
«Мидак» придвинулся к окну и вдруг посмотрел со злостью:
— Ты всегда такой был, Арчеладзе! Ты никогда не жалел человека. «Гогия, ты памидоры любишь? Кушать — да, а так — нэт!» И с людьми, как с помидорами…
— Я презираю мелких людей! — с ненавистью сказал полковник. — Меня тошнит от маленького человечка! Карлики создали культ карликов, Россию превратили в лилипутию! Ненавижу эту мелкую тварь!
— Но их много! — устрашился «мидак». — Их легионы! И длинные руки… Они тебя зарежут. Или сам выпрыгнешь из окна…
Полковник молча достал из кейса протез однорукого, сунул кукиш под нос Зямщица:
— А это видел?
«Мидак» сжался, вскинул испуганные глаза — протез ему был знаком! Отпихнул его, закрылся рукой, как от наваждения.
— Зачем ты ездишь в музей художника Васильева? — спросил Арчеладзе.
— Меня заставляли! Давали нож…
— Зачем?!
— Порезать три картины, — признался Зямщиц. — А я не могу! Мне страшно! Охватывает ужас… Перед птичьим взором!
— Что же они сами не могут порезать эти картины? Или легче резать людей?
— Не знаю. — «Мидака» потрясывало. — Они не могут войти… Не могут перешагнуть порога! Там какая-то энергия… Тело корёжит.
В это время за дверью послышался шорох, кто-то поскрёбся. Арчеладзе открыл — бойцы тащили обездвиженного гостя.
— Что с ним? — спросил полковник, уступая дорогу.
— Пришлось отрубить паралитиком, — объяснил Кутасов. — Никак не идёт добровольно…
— Вези обоих на базу, — приказал Арчеладзе. — Допрашивать стану сам. И будь на связи. Сегодня пленэр на всю ночь…
Под воздействием нервно-паралитического газа лицо задержанного гостя Зямщица, Виталия Борисовича, исказилось в судороге; он протяжно икал, хватал ртом воздух, но даже в таком неестественном состоянии полковник узнал его. Майор Индукаев довольно точно описал этого человека, и с его слов был составлен фоторобот.
