того, что она мне заливает.
– Как это, он снимает?
– В Булони часть французских кадров...
– Он режиссер?
Теперь ее очередь играть вторую сцену третьего акта «Не знаю, что и думать».
– Он актер. Вы пришли от имени агентства и не знаете, кто такой Фред Лавми19?
Я бормочу: «Фред Лавми!»
И меня еще спрашивают, знаю ли я этого господина! Да и вы туда же! Первый актер Голливуда! Герой стольких знаменитых фильмов, среди которых называю наугад: «Возьми двоих, другого съедят», «Страдающие запором из Ларфуйе» и особенно этот экранный монумент, который принес ему «Оскара», – «Нет букета для креветок». Помните его? Это фильм, рассказывающий о приключениях Хлодвига в Техасе, роль которого мастерски исполняет Фред, а партнершей его выступает Гертруда Тюбар20, получившая первую премию санатория в Ватерпруффе21. И я еще раз проникновенно и с упоением повторяю:
– Фред Лавми!
Я изображаю приступ кашля, к тому же есть отчего, ибо этот человек – подлинный коклюш для публики.
– Но, – возражает девушка, – я думала... Теперь самое время оправдать мое незнание.
– Я новичок в агентстве, – поспешно объясняю я, – а у нас так много сдаваемых внаем домов... Патрон мне ничего не уточнил. Но если бы я знал...
В действительности же все газеты оповестили о прибытии во Францию Фреда Лавми. Он прибыл со своей женой, своим сыном, своей нянькой и своим секретарем последним рейсом «Свободы». И поскольку он парень очень простой, то снял этаж в отеле «Ритц» для себя, этаж в «Карлтоне» для жены и виллу в Мэзон-Лаффите для своего малыша... И если он не снял Дворец спорта для хранения своих автомобилей, то всего лишь по одной причине: там слишком много пыли.
– Вы давно служите у Лавми?
– С момента рождения Джими.
– Они клевые?
– Что вы сказали?
Я кусаю свой язык, в отличие от змей, которые кусают другую оконечность.
– Они приятные хозяева?
– Очень. Я их не часто вижу.
Отсутствие – главная добродетель любого хозяина. Я ей об этом говорю и замечаю, что ее улыбка становится шире.
– Вам не скучно в таком большом доме?
– Немного... Но по вечерам меня сменяют, и я отправляюсь в Париж на машине.
По-моему, ребята, эта красотка нашла себе теплое местечко. О подобной работе мечтает любая домохозяйка.
Вот они каковы, боссы в Штатах! Они нанимают персонал, чтобы обслуживать персонал, и отдают в их распоряжение тачки, которых нет и у министров!
– Вы одна ездите в Париж?
– Вы очень любопытны...
– Если вам нужен наставник, я бы с удовольствием взялся вами руководить, но наставники, вам это хорошо известно, никогда не вызывали доверия.
Малышка хмурится. Я, видимо, не в ее вкусе. В довершение счастья, ребенок просыпается и негодующе кричит. Я откланиваюсь, извиняясь, в то время как няня занимается наследником Фреда Лавми.
У меня закрадывается мысль, что мы ошиблись адресом. Что, в самом деле, может быть общего между всемирно известным актером и каким-то похитителем?
Глава шестая
Мамаша Берю, наша красавица предместий, известная также под именем Тучной Венеры, по- прежнему возлежит на сиденье с пледом на спине, когда я тактично возвращаюсь.
Берта пребывает в двух пальцах от апоплексии! Когда она встает, я вижу, что ее глаза налиты кровью.
– Ну что? – задыхаясь, спрашивает она.
– Моя дорогая, – заявляю я без обиняков, забыв свой запас обиняков дома, в ящике при кроватной тумбочки. – Моя дорогая, здесь что-то не так.
– Дерьмо!.. – отчетливо произносит Берю, который всегда отдает предпочтение словам из пяти букв22.
– Этот дом снят знаменитым американским актером Фредом Лавми для своего младенца, которого он пожелал растить на свежем воздухе. Он не имеет ничего общего с бандюгами, похищающими девочек.
Между нами, это чистая лесть, ибо девочки в этом году чертовски много весят.
Но Толстуха вдруг гневается. Ударяя своими толстыми пальцами по моей руке, она настойчиво бормочет:
– Комиссар, я знаю, что это здесь. Но...
– Но, моя милая Берта?..
– Что бы вы мне ни сказали, это ничего не изменит, будь это даже дом кардинала Фелтена, я останусь при своем мнении. Кстати, пока я была под пледом, я категорически опознала этот дом.
Я украдкой бросаю на нее взгляд, чтобы удостовериться, не произошло ли у нее короткого замыкания. Но она выглядит вполне серьезно и даже квазипатетически... Волосы ее бородавок встали как антенны спутника, а ее прожектора горят в полный накал.
– Опознала! Под пледом!
– Превосходно, комиссар. Под ним мне было трудно дышать, я дышала с трудом. Однако я узнала запах. Я забыла. Запах лавровых кустов. И посмотрите, вот лавровая изгородь, которая окаймляет аллею до самого дома.
Аргумент весомый. Кухарка класса Берты не могла не идентифицировать лавровый запах.
Я ничего не отвечаю. Я озадачен больше, чем господин, который, воротясь домой, обнаруживает своего лучшего приятеля голым в шкафу. Я пересекаю парк и мчусь прямиком в агентство Уктюпьеж. У меня возникает необходимость разузнать об этом деле побольше.
– Мы не возвращаемся? – причитает Берю. – Я умираю от голода.
Ничего не говоря, я покидаю рыдван и вхожу в бюро агентства «Уктюпьеж и сыновья». В момент моего вторжения господин Уктюпьеж занимает бюро один, без своих сыновей. Или, быть может, он является одним из сыновей, а его братья вместе со своим папой отправились на рыбалку. Господин этот, который мог бы сойти за шестидесятилетнего, если бы ему не исполнилось почти семьдесят лет, высокого роста, худощав, бледен, с белыми волосами и черными крашеными усами, одет в костюм каштанового цвета, голубой шерстяной жилет и домашние тапочки, пошитые на старой ковровой фабрике Людовика XIII. Кстати, он любит Людовика XIII, его рабочий стол сделан в стиле Людовика XIII, кресло тоже, так же, как его пишущая машинка и телефон. Когда я, повинуясь эмалевой табличке (браво, Бернар Палисси!), привинченной к двери, вхожу без стука, отец или сын Уктюпьеж как раз занят двойным делом. Каждое из них само по себе достаточно банально, но их соединение может быть гибельным. Достойный человек печатает на машинке какую-то бумагу, одновременно попивая кофе.
Внезапность моего вторжения приводит к провалу его номера высокой сложности. Он опрокидывает содержимое чашки на свою ширинку, что, к счастью, никому не приносит вреда, и печатает какое-то слово, содержащее три буквы 'w', что мне кажется непереводимым на французский язык.
Он поднимает на меня свой левый глаз, в то время как правым принимается рассматривать картину, изображающую битву при Мариньяне.
– Что вам угодно? – спрашивает он, вытирая брюки. Папаша, конечно, коммерсант. Он уже воображает, видя на мне хорошо сшитый костюм, что сдаст мне Версальский дворец! Он указывает мне на кресло далекой эпохи, которое, если судить по поданной им жалобе при приеме моего зада, должно бы было
