– Валяй.
– Я, значит, прибываю с чемоданом и Сара-Бернаром, решив чистосердечно побеседовать, я хочу сказать, получить чистосердечное признание Фуасса. Подваливаю к двери: заперто. Стою перед калиткой, тут кошка через улицу, и мой карликовый пудель газует за ней. Когтистая просачивается сквозь штакетник садовой калитки. Мой щен туда же. Калитка не засупонена на ключ и открывается. Я вхожу, чтобы забрать туту. Ты сечешь, милейший из комиссаров?
– Секу, но не забывай о субординации, Толстяк.
– Виза на визу с типом, разбившим мою семейную жизнь, не может быть субординации! – сообщает Толстый.
Он продолжает:
– Моя охота закончилась за домом. Я хватаю своего Медора. Возвращаюсь. И когда я перемещаю себя перед фасадом дома, что я узреваю? Этого апостола, возвращающегося к себе, с сигаретой в плевательнице. Всплеск адреналинчика. Я появляюсь. По его живому взгляду реализую, что он меня узнал. Ну а я, по мне может не заметно, но когда я в деле, то прямо спиритический медиулей. Я начинаю вешать ему лапшу на уши, что был с вами намедни и что...
– Причаливай, Толстый, остальное я слышал! У Пино вид человечка со знаменитой рекламы автопокрышек 'Мишелен'.
– Мой клиент, которого я так уважал, – блеет старая развалина.
– Твое уважение гуляет само по себе, вот и все, – отрезаю я.
Я приближаюсь к камину, где папаша Фуасса потихоньку приходит в себя.
– Ну что, Жерар, – говорю я, – может, поболтаем?
– Этот человек лжет! – топает ножками рантье. – Я ничегошеньки не знаю! Все неправда, архиложь!
– Так вы ударили старшего инспектора каминными щипцами, потому что вам не понравилась его физиономия?
Он бормочет что-то неразборчивое.
– И вы были готовы, – продолжаю я, – отстегнуть ему за молчание хорошенькую сумму в пять кусищев?
– Нет!
– А мы слышали, месье Пино и я. Магнитофонная запись не имеет никакой легальной силы, напротив – три свидетельства, два из которых официальные полицейские, это другое дело!
Пино дергает меня за рукав.
– Ты мог бы сказать три официальных, – бормочет он, – раз уж мое возвращение в официальный...
Я отмахиваюсь от него, чтобы посвятить себя полностью папаше Фуасса.
– Хочу сказать вам правду, приятель, – продолжаю я. – Вчера вечером, когда мы вам позвонили у калитки, вы смотрели теле в компании с вашей крошкой. Вы курили. Вы бросили взгляд в направлении входа, узнали нас и скоренько поднялись в свою комнату, якобы в приступе...
– Но!
Небольшое внутримышечное, произведенное пальцем Берю, заставляет его умолкнуть.
– Ваша крошка, которая была в деле, хранила жетоны, и вы, вы боялись, что она расколется. Она пришла за вами. Вы же посоветовали ей слинять. Проводили ее до сада и там убили.
– Нет!
– Да! Но сначала открыли сейф и разбросали несколько банкнот по дому и в саду. Я догадываюсь о причине этой мизансцены: вы никогда не получали этих знаменитых миллионов, Фуасса, никогда!
Вы хотели заставить нас поверить, что мамаша Ренар с сообщником рвала когти с добычей, что вышеназванный сообщник ее прибил, чтобы заграбастать весь подарочек.
Выполнив задуманное, вы пришли в салон, где мы смотрели теле и сумели скормить нам вашу жвачку!
– Клянусь, что нет! – кричит Фуасса. – Постойте, господин комиссар, поразмыслите! Зачем мне ходить консультироваться к частному детективу, если бы я действительно не получил эти миллионы? Зачем бы я доверил это дело официальной полиции, а именно вам?
Я улыбаюсь.
– Именно этот вопрос я и готов вам задать, мой дорогой месье. И именно на этот вопрос вы сейчас и ответите.
Наступила глубокая тишина.
– Господин комиссар задал тебе вопрос, – вступает Берюрье, отвешивая бедняге ростбиф по-японски. – Отвечай, а не то я протащу тебя через смеситель умывальника.
Но бывший отелевладелец, кажется, не слышит реплики. Выпученные его глаза фиксируют что-то, находящееся позади нас. Я поворачиваюсь и обнаруживаю трех типов, двое из которых держат в лапах автоматы. Один из автоматчиков азиат: бронзовый цвет кожи, непроницаемый взгляд. Другой – вида гориллы, курносый нос (апельсин с виду), шерсть из ушей. Третий, напротив, очаровательный молодой блондин, хрупкий, как севрская фарфоровая статуэтка, одетый с иголочки и пахнущий отнюдь не конюшней. У него квадратный подбородок, розовая кожа, небесно-нежный взгляд и вежливая улыбка. Ему не более 25 лет.
– Соблаговолите поднять руки! – приказывает он медовым голосом с иностранным акцентом, возможно
