В значительной мере стараниями Наташи освободительный процесс приобрел какой-то сумбурный, тусовочный характер: в движениях действующих лиц появилась излишняя суетливость, нетрезвые голоса мешались с металлическим громом трубы, табачный дым слоями висел в пустых углах комнаты и перекатывался клубами в ее оживленном центре, задетая кем-то лампочка качалась под потолком, разбрасывая по стенам всплески уродливо искаженных теней. Вдобавок ко всему Там-Таму вдруг сделалось дурно, он наклонился с дивана и начал судорожно извергать из себя содержимое недавнего ужина.
— Не брызгайся, скотина!.. Да он пьян! Мы тут в лепешку расшибаемся, а этот… Постой, пусть проблюется… Эй, не поскользнись!.. Зайди с той стороны, попробуем оттуда… Куда ты бьешь, кретин! Дай мне трубу… Держите Владика, он снова озверел!..
Костыль был туп, удары неточны, работники чрезмерно горячились, но скорбный труд их даром не пропал: оковы были наконец разбиты.
— Давайте с ним наверх, а я здесь все запру, — сказал Кашлис. Он еще пребывал в эйфории от собственного героизма, но это высокое чувство уже начали подтачивать первые позывы страха. «Что я делаю? Черт побери, что же это я делаю?» — вопрошал изнутри его существа маленький трусоватый Кашлис, в то время как большой и мужественный Кашлис трясущимися (от волнения) руками поворачивал в замке ключ. Уже было поздно что-либо менять. Предприми он освобождение в одиночку, он, может, еще и попытался бы дать обратный ход, но остальные герои уже выволокли Там-Тама на свежий воздух, и теперь вниз доносились их возбужденные голоса, наперебой разъяснявшие негру его отныне сладостно-свободный статус («Free as a bird…» — громко пел Владик Сивков, плохо знавший английский, но не желавший отставать от Кутешихина и Патронского). Кашлис понимал, что без них он никогда бы не осмелился это сделать, но все равно его поступок был гораздо весомее и полноценнее — во всяком случае, самое первое, самое главное решение он принял самостоятельно. С другой стороны, разделив с ними славу подвига, он рисковал опять остаться в тени других, более цельных и жизнестойких личностей, вновь возвратиться на жалкие круги своя, и — прощай, персональное место под солнцем. «Нет уж, лучше я сам», — сказал большой и мужественный Кашлис, усилием воли заткнув писклявую пасть своему маленькому трусливому визави. Он выбрался из подвала и запер верхнюю дверь.
— Что сейчас: сдадим его ментам? — спросил Кутешихин.
— Его нельзя сдавать ментам, — сказал Кашлис. — Они начнут раскручивать дело, и еще неизвестно, что из этого выйдет.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Лучше всего отвезти его в Москву, в нигерийское посольство. Скажет, обобрали хулиганы, потерял документы или что-нибудь в этом роде. Тогда не надо будет объяснять, как его занесло на Урал.
— Хорошая мысль.
— Вы не беспокойтесь, я сам этим займусь.
— Сам? Один?
— Да, — сказал Кашлис твердо. — Спасибо, что помогли.
Его товарищи переглянулись.
— Ну, смотри, сам так сам, — сказал Патронский.
— Нам же легче, — согласился Кутешихин. — Значит, расстаемся? Cheerio, Tam-Tam! Were glad to meet such a helluva nice piece of ebony*.
— You’re always welcome to Russia**, — добавил Патронский радушно.
Владик собрался было в восьмой или девятый раз подряд завести «Free as a bird…» (он знал только начало припева, в остальном ограничиваясь жутковатым звукоподражательным ревом), но передумал и вместо этого экспромтом толкнул прощальную речь на иностранном языке, ключевыми словами в которой были «аревуар», «аллес гут» и «ништяк».
— Вот мы и сделали доброе дело, — сказал он затем, возвращаясь в родное языковое пространство. — Теперь это надо отметить. Устроим хороший банкет — желательно с погромом, чтоб развеяться после трудов.
— Только без жертв и увечий, — предостерег Патронский, человек мягкосердечный и к тому же недавно раненный.
— Это будет культурный погром, — пообещал Владик и засмеялся неискренним, деревянным смехом.
— А где мы его устроим? — спросил Кутешихин.
— Вы можете пойти к ней в гости, — сказал мстительный Кашлис, указывая на Наташу. — Она живет здесь, по соседству.
— Ну уж нет! — вскричала Наташа.
— А вот и да! — оживились потенциальные погромщики. — Ты наша соучастница, засвечена в добром деле, теперь так просто не отвертишься!
Они подхватили ее под руки, и вся компания, шумно дискутируя, зашагала вниз по улице.
— Не волнуйся, все будет в лучшем виде — так же, как с этим негром… А что он там плел про свои сны и про суд Линча?.. Черт его разберет… — все слабее и глуше доносились до Кашлиса их голоса.
VII
Оставленный в обществе бывшего узника (на правом запястье которого все еще болтался наручник с несколькими звеньями цепи), Кашлис только сейчас всерьез задумался о практическом исполнении своего замысла. Да, он урвал самый жирный кусок подвига и показал себя человеком, способным на смелые и самостоятельные действия, но обретенная в результате этих действий степень свободы пришлась ему явно не впору: чересчур велика, разве что на вырост. Обстоятельства нуждались в осмыслении. Он отвел нигерийца под деревья и усадил на скамеечку, а сам начал с задумчивым видом маршировать туда-сюда по земляному пятачку перед ним, выбивая каблуками многоточия в рыхлом грунте и ставя размашистые запятые при поворотах кругом. Там-Там молча двигал глазами, усваивая базовые элементы строевой подготовки. На улице быстро темнело.
Поразмыслив, Кашлис решил, что ехать в Москву поездом — вариант, казавшийся сперва самым простым и удобным, — никак не годится. Наверняка потребуется документ, удостоверяющий личность африканца, тем более что на Урале подобные черные экземпляры до сих пор в диковинку, хотя как таковых иностранцев, особенно азиатов, в последние годы здесь развелось в избытке. О самолете не могло быть и речи, своей машины Кашлис не имел, оставался еще один приемлемый способ передвижения — автостоп. Здесь Там-Там мог оказаться весьма полезным. Шоферы-дальнобойщики, по мнению Кашлиса, должны будут без опасения тормозить, увидев на обочине негра, — во всяком случае, о бандах африканских грабителей на российских дорогах пока еще никто не слыхал. Плюс к тому любопытство: не каждый шофер устоит перед соблазном узнать, откуда возникла на его пути такая экзотика. Кашлис порылся в сумке, обшарил карманы и пересчитал свои деньги — это был остаток суммы, выданной ему некогда Панужаевым. Если дальнобойщики, как он рассчитывал, повезут их бесплатно, то на еду денег хватит, а на обратную дорогу он займет у знакомых в Москве. Итак, можно было трогаться в путь.
— Come on, pal, — сказал он, четко («На месте стой, раз-два!») прекратив маршировку. — We’ll get to the westward highway and hitch-hike up to Moscow. Keep your hand in the pocket to hide the cuff*.
Московский тракт выходил из города гораздо южнее, и до него еще надо было добраться. «Ну, доберемся, и что дальше? — думал Кашлис, идя рядом с Там-Тамом по темной улице. — В это время дальнобойщики, скорее всего, уже ночуют на стоянках. Лучше, конечно, подождать до утра, но…»
Но такая задержка пугала Кашлиса. К утру инерция подвига могла угаснуть — свобода действий, еще сегодня казавшаяся желанной наградой, завтра может превратиться в тягостное бремя, от которого он первым делом захочет избавиться. Окончательное решение было подсказано заунывным воем стартующего от платформы электропоезда — железная дорога находилась в пределах слышимости, всего в квартале от них. Кашлис изменил маршрут. «Лишь бы успеть к последней электричке, там спокойно подремлем и утром выйдем на трассу уже далеко отсюда».
Разминувшись на пешеходном мостике с несколькими запоздалыми пассажирами (они прибыли
