Рассовывая по карманам куски недоеденного сыра — от колбасы и шкурок не осталось — Ванька примиряюще досказал:
— За нами не пропадет, заявляю официяльно…
У хозяина уши обвисли.
— Товарищи матросы, я, я…
Покатились, задребезжали счеты по полу…
Мишка подшагнул к хозяину и надвинул ему плисовый картуз на нос.
— Старик, ты нам денег взаймы не дашь?.. А?
Черный рот хозяина захлебывался в хлипе, в бормоте…
Ванька вмиг сообразил всю выгодность дела. Ухватился за ввернутое в пол кольцо, понапружился, распахнул тяжелую западню подпола.
— Живо!
— Бей!
— Хри-хри-христое…
Старика пинком в брюхо
в подпол.
Западня захлопнулась.
— Есть налево!
— Фасонно.
Деловито обшарили полки, прилавок. Выгребли из конторки пачки деньжат. Сновали по лавке проворнее, чем по палубе в аврал.
— Стремь, Ванчо.
— Шемоняй.
Мишка кинулся в комнату, провонявшую лампадным маслом и дельфиньей поганью.
Ванька из лавки вон. У двери присел на тумбу и, равнодушно поглядывая по сторонам, задымил трубкой.
К лавке подошла покупательница, хохлатая старушка.
Ванька поперек.
— Торговли нет, приходи завтра,
— Сыночек, батюшка…
— Торговли нет, учет товаров!
— Мне керосинцу бутылочку…
— Уйди!.. — рассердился матрос и угарно матюкнулся.
Старуха подобрала юбки и, крестясь, отплевываясь, отвалила.
Мишка из лавки, на Мишке от уха до уха улыбка заревом, банка конфет под полой у Мишки.
— Не стремно?
— Ничуть.
— Пошли?
— Пошли, не ночевать тут.
— Клево дело!
Неподалеку на углу, подперев горбом забор, позевывал мордастый «пес»: в усах, в картузе казенном, и пушка до коленки.
Подкатились к нему.
Из озорства заплели вежливый разговор:
— Землячок, скажи, будь добер, в каком квартале проживает крейсер нашинский? До зарезу надо…
— Ищем-ищем, с ног сбились…
Щурился «пес» на солнышко… Судорожным собачьим воем вздвоил позевку и прикрыл пасть рукавом.
— Не знаю, братки…
Угостили дядю конфетами, пощупали у него бляху на груди.
— Капусту разводишь?
— Да не здешний ли ты?
Польщенный таким вниманием, милицейский откачнулся от забора, чихнул, высморкался в клетчатый платок и окончательно проснулся… Даже усы начал подхорашивать.
— Мы дальни, ярославски… А зовут меня Фомой… Фома Денисыч Лукоянов… Моряков я страх уважаю… У меня родной дядя Кирсан, может, слышали, на Варяге плавал.
Ванька дружески хлопнул его по широкой лошадиной спине.
— И куфарка у тебя е?
— Есть небольшая, — виновато ухмыльнулся Фома, но сейчас же подтянул засаленный кобур и строго кашлянул.
А матросы бесом-бесом.
— Дурбило, зачем же небольшая? Ты большую заведи, белую да мяхкую, со сдобом.
— На свадьбу гулять придем, — Прощай.
— Прощевайте, братишки.
По берегу полный ход.
— По дурочке слилось.
— Ха-ха.
— Хо-хо.
Конфеты в карманы,
банку об тумбу.
С утра бушевал штормяга. К вечеру штормяга гас.
Из дымной дали, играя мускулами гребней, лениво катили запоздалые волны и усталыми крыльями бились В мол. Зачарованный ветровыми просторами, на горе дремал город, в заплатках черепиц и садов похожий на бродягу Пройди-Сеет…
В Ваньке сердце стукнуло.
В Мишке сердце стукнуло,
враз стукнули сердца.
— Вот он!.. Родной!
— Вира брашпиль!
Обрадовались, будто находке, кораблю своему.
Кованый,
стройный,
затянутый в оснастку —
сила
не корабль, игрушка, хоть в ухо вэдень.
Топали по зыбким деревянным мосткам… Топали, уговаривались.
— Бухай, да не рюхай.
— Не бойсь, моря не сожгем.
— Расспросы-допросы… Как да што? Партейные ли вы коммунисты? Лей в одно: так и так, мол, оно хошь и не гармонисты, а все-таки парни с добром. Нефть и уголь и золотые горы завоевали, сочувствуем хозяйственной разрухе и так далее.
— Не подморозим, сверетеним.
— Бултыхай: «служим за робу».
— Для них не жалко последнее из штанов вытряхнуть…
