— Послушать интересно.
— Д-да, так вот еще на памяти, дай бог не забыть, в ту Кулькуту, в индейскую землю, довелось мне плавать с капитаном Кречетовым. Ох и лют же был, пес, не тем будь помянут, беды. В те поры я еще марсовым летал. В работах лихой был матрос, а вот, поди ж ты, приключилось со мной раз событие: не успел с одного подчерку марса-фал отдать… Подозвал меня Кречетов и одним ударом, подлец, четыре зуба вышиб… Строгий был капитан, царство небесное… А то еще помню…
В дверь стучок.
В дверь вахнач.
— Лука Федотыч, на палубе безобразие.
— Лепортуй.
Вахнач доложил.
— Ежли пьяны, гнать их поганым помелом! — приказал боцман.
— Никак не уходят, вас требуют.
— Меня?
— Так точно.
— Кто бы такие?.. Пойти взглянуть…
На палубе свадьба галочья вроде.
Мишка в обиде, Ванька в обиде:
— Штык в горло…
— Собачья отрава… Ччырнадцать раз ранен.
И прочее такое.
Боцман баки огненные взбил и неторопливо грудью вперед:
— В каком смысле кричите?
Ванька зарадовался,
Мишка зарадовался:
— Федочч!..
— Родной!..
И старик узнал их. Заулыбался, ровно сынам своим.
По русскому обычаю поцеловались и раз, и другой, и третий.
— Баа… Ваньтяй… Бурилин…
— Жив, Федочч?.. А мы думали, сдох давно…
— Каким ветром вынесло?.. Ждал-ждал, все жданки поел.
Волчок с недовольным видом отшагнул, пропуская на корабль горластых гостей.
В каюте обрадованный Федотыч с гостями.
Помолодели ноги, и язык помолодел, игрив язык, как ветруга морской. Легкой танцующей походкой старого моряка боцман бегал по каюте вприпрыжку и метал на кон все, что нашлось в запасце. Не пожалел и японского коньяку бутылочку заветную, которая сдавна хранилась в походной кованой шкатулке.
— Раздевайтесь, гостечки желанные, раздевайтесь, милости просим…
Дружки стаскивали рванину.
— Скрипишь, говоришь?
— Ставь на радостях пьянки ведро.
Старик забутыливал и тралил закусками стол.
— Скриплю помалу… Раньше царю, теперь коммуне служить довелось. Чего ты станешь-будешь делать?.. Живешь, землю топчешь, ну, знач, и служи… Давненько не залетывали, соколики, давненько…
— Не вдруг.
— Сквозь продрались.
— Подсаживайся, братухи, клюйте… Корабли по сухой пути не плавают.
Ваньку с Мишкой ровно ветром качнуло:
— Нюхнем, нюхнем, почему не так, взбрызнем свиданьице.
— Пять годков, можно сказать…
Искрились стаканчики граненые, вываливались пересохшие языки: ну, давай…
— Ху-ху, — заржал Ванька и закрутил башкой, — завсегда у тебя Лука Федочч, была жадность к вину, так она и осталась.
И нет ничего в бутылке, а все трясешь, выжимаешь, еще капля не грохнет ли…
— И капле пропадать незачем… Ну, годки, держите… Бывайте здоровеньки… Дай вам бог лебединого веку, еще, может, вместе послужить придется…
Чокнулись,
уркнули,
крякнули.
— Мало… Тут на радостях ковшом хлестать в самый раз!
— Пока ладно. Счас кофею сварю. Где были, соколы?
— Ты спроси, где мы не были?
— Пиры пировали, дуван дуванили…
Кофей в кружки, старик в шепоток:
— На троицу подъявлялся тут Колька Галчонок, из-под Кронштадту чуть вырвался… По пьянке ухал, что вы с Махно ударяли?
— Боже упаси.
— Огонь в кулак, вонь по ветру.
Наверху языкнули две склянки. Невдалеке суденышко бодро отэхнулось: динь-нь-ом… динь-нь-ом… И еще бойким градом в лоток бухты зернисто посыпались дини-бомы. По палубе топоток-стукоток — команду выводили на справку, а по-солдатски сказать, на поверку.
— Бессонов?
— Есть!
— Лимасов?
— Есть!
— Кудряшов?
— Есть!
— Закроев?
— Есть!
— Яблочкин?
— Есть!
— Есть!
— Есть!
— Есть!
Гремела команда:
— Шапки на-деть! По своим местам бе-гом!
По палубе хлынул бег,
в парусиновую подвесную койку
укладывался корабль спать.
В Мишке сердце стукнуло,
в Ваньке сердце стукнуло,
враз стукнули мерзлые, отощалые
