Тиорин поймал себя на том, что мысли начали путаться, связываясь в замысловатые узлы. Похоже, камера-то была с сюрпризом… Навалилась усталость, и лохматый паук сна принялся торопливо плести свои сети.
Эрг осторожно улегся набок и закрыл глаза.
«Я передохну… немного… а потом что-нибудь придумаю…»
Ему показалось, что мягкие ладони неведомого существа касаются лица, но веки налились тяжестью, и мрак вокруг сгустился, став похожим на ежевичное желе — такое же упругое и сладкое.
А позже пришел сон, в котором Тиорин перестал быть собой. Стены, впитавшие столько силы старших, помнили слишком много. Даже больше, чем мог предположить Мевор Адрейзер; но, вероято, тому было все равно, что всплывет часть его маленьких секретов.
…— Вставай, хорош валяться.
Веки стали тонкими, хрустящими, как старый пергамент. Сквозь них было видно багровое марево, пляшущее пятно света в трясине жирного мрака.
— Ну? Долго мне ждать?!!
Последовал чувствительный пинок в живот. Высохшая кожа треснула, и боль, юркой змейкой обвивая позвоночник, рванулась к голове. В старые добрые времена… Да, тогда
Он открыл глаза и, щурясь на свет — от которого уже давно отвык — огляделся. Высоко над головой смыкали объятия стены, сложенные из кусков кровянистого гранита; естественно, ни намека на окна — ну да и откуда они в подземелье… А в двух шагах настороженно замер нынешний палач: в руке — факел, лицо скрыто в тени глубокого капюшона.
Злость поднималась темной, душной волной. На тех, кто заставил столько лет пролежать в подобии сна, на самих себя — оттого, что не прознали, проморгали, как самые распоследние дураки. Перед мысленным взором тлели угольками заветные врата, казалось, переступи порог — и вот она, свобода.
— Даже не думай об этом, — прошипел враг, — даже не думай… или у тебя совсем усохли мозги?
— Ты соизволишь, наконец, подняться? — теперь голос мучителя был подобен сладкому яду.
Кряхтя от напряжения и слушая, как скрипят суставы, он начал медленно вставать. С трудом разогнул закостеневшую спину. Повернулся к врагу лицом.
— Просто замечательно. На, вот, накинь. Мало удовольствия на тебя, голого, смотреть.
И, пока он пытался негнущимися руками накинуть на плечи шерстяной плащ, мучитель принялся расхаживать из угла в угол.
— Скажи-ка, ты хочешь отомстить тем, кто тебя уложил на каменное ложе? Можешь не отвечать, сам вижу, что не прочь снести пару голов. Править должен сильнейший, и на самом деле
Плащ, наконец, занял свое место.
— Молчишь? — враг хмыкнул, — за то время, пока вы провалялись под курганами, многое изменилось. Я изменился, чуешь?
— Да, я силен. Но не настолько, как тебе кажется, — капюшон всколыхнулся, так, словно его обладатель нервно дернул головой, — к тому же, Бездна распорядилась так, что принадлежа к одному поколению, мы не можем убивать друг друга. Вот для этого я и разбудил тебя, надеюсь, ты не будешь возражать…
И презрительно хмыкнул.
Что ж, слушать становилось все интереснее и интереснее. Даже никому из старших не приходило в голову править единолично.
Он вдохнул поглубже и, с трудом ворочая высохшим языком, прохрипел:
— По… сему… ты думаес… сьто я буду тебе подсинясся?
Получилось не ахти как, но если прикинуть, сколько лет пришлось хранить молчание мертвых…
Враг хохотнул, при этом взмахнув факелом в опасной близости от лица.
И подошел совсем близко, почти вплотную.
— Ты можешь отказаться. Тогда я убью тебя прямо здесь, и поищу кого-нибудь более сговорчивого. Думаю, таковые найдутся, из пятерых оставшихся.
Он опустил голову. Да, и в самом деле нет смысла отказываться. К тому же, это прекрасный шанс действительно отомстить — а затем повернуть события в свою пользу.
— Согласен, значит? Вот и прекрасно.
— Сь… Что… я долзен делать?
— О, тебе уготована благородная, можно сказать, доля. Ты будешь проповедовать людям…
Горло исторгло злое шипение. Нет, эта отрыжка Бездны и в самом деле издевается! Предлагать ему роль проповедника? Да еще и принудить идти к тем, кого он презирал всем своим существом? Хотя, может быть, чуть меньше, чем палачей, его усыпивших…
— Да-да, людям, — из-под капюшона выглянула мерзкая ухмылочка, — ты будешь проповедовать им счастье свободной жизни. Поверь мне, ныне живет достаточно недовольных положением вещей, и они будут не прочь изменить его. Ну так вот, ты станешь мудрецом, и слова твои упадут в унавоженную почву. И это будет сделано руками простых смертных, а там, где их силенок окажется маловато, пустишь в ход то, что осталось от твоей «божественности».
Он недоумевал. Быть может, его мучитель не в себе, если ему в голову пришли
— Людям не под силу… справиться с детьми Бездны. А я слишком слаб.
— Не трясись, управитесь. Есть у меня кое-что для тебя… Вот, забирай и иди.
Он недоуменно посмотрел на свои руки, похожие на лапы хищной птицы.
— Мне нужна купель, — горло с трудом выталкивало слова.
— Перебьешься, — весело ответил мучитель, — так ты мне куда больше нравишься. Да и пророк выйдет просто замечательный. Этакий изможденный пустынник…
— Меня убьют до того, как я им стану! — в отчаянии прохрипел он.
— Не убьют. Люди падки на чудеса, ведь их так мало нынче!
Было похоже на то, что ему действительно придется брести по дорогам в таком вот виде.
Он осторожно принял из рук врага чудесное оружие, сжал его в раздражающе хрустящем кулаке.
— Если я все сделаю… Что мне за это будет?
Короткий смешок.
— Я оставлю тебе жизнь. Разве этого недостаточно?
…Тирорин Элнайр спал. И после того, как рукотворные камни замолчали, он увидел Гиллею. Как тогда, с поломанной домрой, в старом, латаном плаще. Она пришла — и ушла, но напоследок заглянула в лицо и прошептала:
— Ты обещаешь?
