гимназии «Петришуле». Там был зал, который мог вместить много публики. Лабутин-отец пригласил участвовать в концерте многих знаменитых артистов, с которыми он был связан по работе. В частности, были приглашены Стрельская, Мичурина-Самойлова, Юрьев, Лерский, оперные солисты Серебряков, Касторский, Петренко[430]. Артистов привозили в наемных каретах, за ними ездили гимназисты-распорядители.
Карет было три. По указанию главного распорядителя Лабутина гимназисты направлялись за артистами либо в театр, либо на квартиру. Кареты надо было подать вовремя, чтобы артисты не дожидались. Ведь некоторые в этот вечер участвовали и в спектаклях, все они были знаменитые. Одному из авторов было поручено привезти Стрельскую и Серебрякова. Оба артиста были люди пожилые, старушку Стрельскую надо было подсаживать в карету с большой осторожностью. С ними все обошлось благополучно. Видя расторопность своего «подчиненного», распорядитель поручил ему привезти артистку Ведринскую[431] из ее квартиры на Фонтанке, причем как можно скорее, — карета нужна была, чтобы доставить еще кого-то из артистов. Гимназист с готовностью бросился исполнять приказание и через 15 минут входил в квартиру на Фонтанке. Горничная провела посланца в гостиную. Вскоре вышла сама Ведринская, небольшого роста, миловидная, очень приветливая женщина. Она дала поцеловать ручку смутившемуся гимназисту и очаровательным голосом сказала: «Вы посидите, мы скоро поедем, я только переоденусь». И исчезла. Горничная принесла чай с печеньем, ушла, и все затихло. Прошло 20, 30 минут… Чай был выпит, печенье съедено. Никто не появлялся. Строгий приказ Лабутина — как можно скорее освободить карету — сверлил в мозгу. Вот прошло уже 45 минут — никакого движения. Гимназист в отчаянии, не зная, что делать, метался по комнате. Как быть? И наконец… вышел в переднюю, взял в охапку шинель, открыл французский замок и бросился в карету: «Скорей назад!» Лабутин остолбенел: «Негодяй! Что наделал! Вот дурака послал!» — и сам бросился в карету, передав кому-то свои полномочия. Распорядительская карьера гимназиста была погублена, он остался стоять в коридоре, который вел к кулисам. Концерт уже начался. Но гимназисту казалось, что все пропало, люстры горят тускло, глухо звучат голоса артистов, как из подземелья. Стоял он долго… Вдруг послышался шум шагов, шуршание платья и любезный голос Лабутина. На его руку опиралась прелестная дама в роскошном платье с длинным шлейфом. На голове ее была диадема, а в руках веер из страусовых перьев. Вдруг она повернула голову и увидела стоящего все в том же столбняке несчастного. Мимоходом она ударила слегка его веером по плечу и вымолвила волшебным голосом, обращаясь к спутнику: «Сергей Сергеевич, вот единственный мужчина, осмелившийся меня покинуть», — и пошла дальше. В глазах гимназиста все потемнело, он готов был провалиться сквозь землю. Не дослушав концерта, он уехал домой.
Концерт, говорили, прошел успешно, сбор был большой. Как передавали, за ужином после концерта Ведринская со смехом рассказывала, как ее бросил самый юный кавалер. А кавалер до самого утра без сна ворочался на своей жесткой койке.
* * *
Интересно рассказать о 35-летнем юбилее работы казначея Анфима. Кроме своей основной обязанности Анфим привлекался к выполнению разных поручений: собирал деньги за чай, за обучение танцам и музыке; он же взыскивал за всякие ущербы — разбитое стекло, сломанный прибор. В случае болезни учителя он приходил в класс и смотрел за порядком — все это он выполнял весьма добросовестно.
К юбилею были приготовлены подарки и адреса от педагогического состава, от гимназистов, их родителей. Подарки — обычные в таких случаях серебряная ваза, набор ложек. Текст адресов аккуратно написан золотыми буквами, в папках. Анфим был хороший человек, его любили, он старался всем угодить, на гимназистов не жаловался. Поэтому все старались сделать ему приятное. Собрались все за большим столом. В центре юбиляр, слева хор и духовой оркестр, справа родители учеников. Торжество открыл директор — произнес вступительную речь. Затем на кафедру взошел наш «златоуст» Степанов, преподаватель русского языка. Он обрисовал жизненный путь юбиляра. Затем инспектор Суровцев прочел адрес и передал подарок от педагогического состава — ящик с серебром — и поцеловал Анфима. Оркестр сыграл туш, хор спел хвалебную кантату. Выступали представители родителей, благодарили за полезную деятельность, передали адрес, подарок. Опять туш, опять кантата. Наконец вышли трое гимназистов, двое по бокам держали развернутый адрес, третий читал, держа в руках подарок. В адресе, в частности, говорилось: «Дорогой Анфим Гаврилович, Вы, как незаметный подземный источник, питаете корни нашего юношества, своим отношением к нам Вы показываете пример» и т. д. После очередного туша и пения хора слово предложили юбиляру. Старичок Анфим в новом форменном сюртуке с Анной на шее[432] стоял растроганный, плакал и прерывающимся голосом сказал: «Вот вы говорили, что я хороший, чего-то заслужил, долго работал, хвалили. А на деле-то заслуг-то и не было. Ну правда, работал тридцать пять лет. Надо было служить, и служил, куда я денусь с семьей. Спасибо начальству, что держали. Даже они, шалуны, и те хвалили, что я какой-то подземный источник, который питает. Спасибо. Никогда не забуду…» И заплакал. Его под руки отводят на место. Директор объявляет, что официальная часть окончена, и приглашает всех гостей к скромному столу, а гимназистов отправляет домой.
На другой день Анфим встретил гимназистов строго: «Какой это я вам подземный источник, баловники вы все!»
При описании гимназической жизни нам пришла на память битва с ремесленниками. Ремесленное училище[433] от гимназии отделял кирпичный забор высотой до второго этажа. К этому забору со стороны ремесленного училища близко располагались кузница и вагранка[434], около которых всегда толпилось много учеников. Они рубили железо, разбивали чугун, носили каменный уголь, работали у горнов и у вагранки. Дым и запах страшные, все это несло в классы гимназии. Гимназисты были этим недовольны, иногда даже из-за сильного дыма не открывали окна для проветривания классов. В одну из больших перемен зимой старшеклассники начали перебранку с ремесленниками. В результате взаимных оскорблений гимназисты начали швырять в ремесленников куски мела, свинцовые чернильницы, поленья. В ответ ремесленники, которые имели под руками более серьезные снаряды — куски угля, гайки, болты, обрубки железа, — расшибли все стекла гимназии в четвертом и третьем этажах. Занятия были прекращены, гимназисты выпущены по черному ходу, так как главные лестницы были под обстрелом. Все это произошло быстро, и начальство как с той, так и с другой стороны не успело своевременно прекратить разгром.
На следующее утро, когда пришли гимназисты, все стекла были вставлены, и занятия пошли своим чередом. Начальство доискивалось, кто главный виновник, но фискалу грозила «темная». Антагонизм между гимназистами и ремесленниками продолжался, во время перемен переругивались через открытые окна, но драк больше не было.
Дети становились юношами, переходили из класса в класс, становились выпускниками, т. е. учились в последнем, восьмом классе. Была традиция: гимназисты заказывали себе выпускные значки, на которых указывались номер и год выпуска, фамилия выпускника. Были ювелиры, которые выполняли эти заказы по выбранным рисункам. Значки носились весь год до получения аттестата зрелости. Была и такая традиция: любимым, уважаемым учителям подносился этот значок с соответствующей речью. Дело происходило в классе после окончания урока, гимназисты окружали педагога, один из учеников произносил речь и передавал значок. Педагог в ответной речи выражал надежду, что весь год на его уроках гимназисты будут вести себя хорошо и усердно заниматься. Такой значок педагоги носили на цепочке часов в виде брелока.
Наступали последние дни перед экзаменами на аттестат зрелости. Традицией было прощаться с педагогами. На последнем уроке гимназисты произносили речи, благодарили за хорошее отношение, говорили по-латыни, по-немецки, по-французски. Педагоги делали последние наставления: как готовиться к экзаменам, что повторить, на что обратить особое внимание. У всех было смешанное чувство: с одной стороны, скорее хотелось кончить гимназию, стать взрослым, с другой — жалко было расставаться со
