школой, учителями, сторожами, с которыми сжились, провели вместе много лет.
* * *
Из всех билетов вызубрив четыре,
Со скомканной программою в руке,
Неся в себе раскаяния гири,
Я шел с учебником к реке.
Расписание выпускных экзаменов составлялось так, что промежутки были в два-три дня. В эти дни гимназисты много занимались, иногда не спали ночами. Готовились обыкновенно маленькими группами у кого-нибудь на дому, потому что даже во время передышки разговоры вертелись около того предмета, к которому готовились.
Настроение было приподнятое, все понимали ответственность, экзамены были строгие, подсказка и списывание совершенно исключались. Сначала шли письменные экзамены по математике, русскому, латыни; задания присылались из округа[435] в запечатанных конвертах, которые вскрывались экзаменационной комиссией перед самым экзаменом.
Наступал первый день выпускных экзаменов, и уже чувствовалось, когда мы приходили к девяти часам утра, что гимназия для нас какая-то уже чужая и мы для нее чужие. У кого были мундиры, те приходили в них, потому что выпускные экзамены обставлялись торжественно. Верхние помещения и зал верхнего этажа были свободны, так как занимавшиеся там младшие классы еще ранее закончили свои занятия и были отпущены на летние каникулы. У дверей зала стоял сторож, который пропускал только тех, кто имел отношение к экзаменам. В зале выпускников поражала необычная обстановка: у торцовой стены длинный стол под зеленым сукном, а по всему залу расставлены парты, для каждого отдельная, между партами — дистанция (около четырех аршин[436]), которая исключала всякую возможность подсказать или переписать, не говоря уж о том, что во время письменных экзаменов между партами все время прохаживались учителя, которые наблюдали за порядком.
Каждому под расписку выдавалось два листа с печатью и номером — для черновика и беловика. Первый письменный экзамен был по русскому языку. Были даны две темы: одна по пройденному курсу, другая на отвлеченную (вольную) тему.
Гимназист сам выбирал тему из двух предложенных. На сочинение давалось пять часов. Каждый гимназист сдавал свою работу тотчас же по ее окончании, черновик и беловик. Комиссия отмечала в ведомости время, когда сдана работа. Велся подробный протокол всего экзамена. В два часа давался звонок — конец экзамена, у всех неокончивших листы отбирались.
Следующий письменный экзамен был по математике. Давалась комбинированная задача, куда входили алгебра, геометрия и тригонометрия. Так же раздавались листы. Для обеспечения самостоятельности соседям по партам давались разные задачи. На экзамен отводилось четыре часа.
В остальном экзамены проходили так же, как по русскому языку. Мы учились во времена министра Кассо[437], которым был введен письменный экзамен по-латыни — перевод с латинского на русский. На экзамене были розданы каждому напечатанные на гектографе тексты из истории Пунических войн Тита Ливия[438] .
Никакого словаря иметь не позволялось, а текст был трудный. Класс учился по-латыни хорошо, справился с этой работой отлично, что имело совершенно неожиданные последствия для гимназического начальства и гимназистов, о которых мы расскажем несколько позднее.
Через несколько дней начинались устные экзамены. Отметки по письменным испытаниям объявляли накануне устного.
На устные экзамены обычно приезжали попечитель учебного округа, его помощники или окружные инспектора.
Устные экзамены были по тем же предметам, что и письменные, и, кроме того, по Закону Божию, физике, немецкому и французскому языкам. По математике было два экзамена — по алгебре и геометрии с тригонометрией. На экзаменах по математике ставились в зале четыре классные доски, каждому экзаменующемуся предоставлялась отдельная доска. На экзаменах по языкам на столе лежали книги с произведениями разных авторов на данном языке, гимназисту давали одну из книг, указывали страницу, которую он должен был перевести. После перевода задавали вопросы по грамматике. Экзамены проходили спокойно, обычно получали примерно те же отметки, что имели в году.
Устный экзамен по латыни был особенный. Только что начался экзамен, как вбежал в зал испуганный Анфим, что-то шепнул директору на ухо, и тотчас всю экзаменационную комиссию как ветром сдуло. Все они быстро ушли вниз, в учительскую. Гимназисты в испуге притихли. Через несколько минут вошли в зал министр Кассо, попечитель округа Прутченко и окружной инспектор по древним языкам. Все они сели за стол, а наше гимназическое начальство примостилось сбоку.
Прутченко мы видели и ранее, он приезжал изредка на уроки, но появление высокого, статного, средних лет красавца, министра Кассо, который слыл грозой, и вместе с ним окружного инспектора привело наше начальство в испуг и недоумение, а гимназистов — в оцепенение.
Кассо потребовал список экзаменующихся, ему подали, он о чем-то пошептался с Прутченко и инспектором и барственным баритоном вызвал: «Чепелкин Александр!» И гимназическое начальство, и гимназисты почувствовали, что для них померк солнечный свет и что они безвозвратно погибли. Санька Чепелкин был лентяй, учился плохо и с натяжкой был допущен к экзаменам. Что чувствовал в эти минуты сам Чепелкин, передать мы не беремся. А мы ожидали, что сейчас начнется полный разгром. Кассо взял своей холеной рукой томик Тита Ливия, развернул его на середине и передал бледному Чепелкину. «Прочтите и переведите», — сказал министр. Санька был шепелявый, волнение усилило его косноязычие. Он прочел невнятно текст и стал переводить. К всеобщему удивлению, министр начал его подбадривать, и в общем Санька вместе с министром перевели текст. Затем Кассо стал задавать Саньке самые простые вопросы по грамматике, на которые Санька отвечал бойко. Не надо забывать, что при замечательном учителе Суровцеве мы знали латынь хорошо, и те вопросы, которые задавал министр, казались нам пустячными.
Министр предложил прочесть Саньке что-нибудь наизусть из Овидия. Санька, приободрившись, начал шепеляво скандировать[439]. Министр обратился к сидящим за столом: «Есть ли у кого вопросы?» Конечно, вопросов ни у кого не могло быть. Чепелкину министр сказал: «Достаточно, вы знаете хорошо (это Санька-то хорошо!), садитесь». Таким порядком министр проэкзаменовал человек восемь. У гимназистов смущение и страх прошли, они отвечали хорошо. Всем он говорил: «Хорошие, великолепные знания». Затем министр встал, встали и все, подошел к Суровцеву, пожал ему руку, поблагодарил за хорошую подготовку гимназистов и ушел. Его провожала вся экзаменационная комиссия. Через час Суровцев объявил отметки, которые поставил министр, — только «пять» и «четыре», четверок было мало. Нам объяснили, почему приезжал министр. Оказывается, наша гимназия вышла на первое место по письменному латинскому экзамену, и министр сам захотел убедиться в хороших знаниях и не было ли помощи со стороны педагогов при письменном экзамене.
Экзамены были продолжены, все шло так же хорошо, но таких высоких отметок уже не было.
Вместе с гимназистами держали экзамены на аттестат зрелости экстерны, обычно два-три человека. Это бывали или сыновья богатых людей, которые проходили весь курс гимназии дома, или пожилые люди, которые не могли своевременно получить среднего образования, или выгнанные из гимназии.
После окончания последнего экзамена мы решили собраться вечером и поехать в ресторан Зоологического сада. Во-первых, там было варьете, во-вторых, там был недорогой ресторан, в-третьих, это было вроде как за городом. К девяти часам все собрались, трудно было узнать друг друга без формы: одни
