Когда-то дочь вейнгара любила бескрайние синие просторы. Любила смотреть на водяной простор из окон вейнгарского дворца. Любила шушукаться с Лурасой и вешаться на шею Матерна. Когда-то они были счастливой семьей. Трое - против всего мира.
Сейчас Луани редко вспоминала о прошлом. Закрытая свадебная карета, увезшая ее в новую жизнь, оставила позади все прелести прошлого. Смех сестры, назидания брата, строгая привязанность отца исчезли в невозвратной дали и, подернувшись дымкой былого, превратились в красочную иллюзию.
Изредка Милуани спрашивала себя, как быстро она очерствела средь грубости и жажды наживы, насквозь пропитавшей эргастенское племя. И не могла ответить. Не находила, где искать.
Казалось, что грудь ее опустела в тот миг, когда отец в прощальном жесте поднял руку. Или когда брат, приобняв, объявил, что принцепс выбрал в суженые старшую сестру. И то, и другое с одинаковой силой сокрушило ее. Отречение одного и предательство другого - вместе они отобрали ее дом, лишили счастья. Отослали в неизвестность, которая долгое время измывалась над потерянным ребенком, каковым Луани ощущала себя вдали от близких.
Обо всем этом она забыла, когда в бесчисленный по счету раз ложилась под слюнявого борова, ставшего ее мужем. Окончательно вычеркнула из своей жизни, разрешившись третьим сыном. Тогда, лежа в родильной и стискивая зубы от боли, Милуани поставила себе иную цель, и в ней не было места воспоминаниям. Многие дни она шла к тому, чтобы из бесправной жены превратиться в незаменяемого советника. Долгие годы потратила на то, чтобы стать истинной эргастенской правительницей, оставив мужу столь любимые им развлечения - женщин и охоту. Сейчас Луани была практически удовлетворена своей жизнью, за одним исключением. Время от времени ей все же приходилось делить постель с фактическим владыкой Эргастении.
Когда из алькова за ее спиной донеслись причмокивание и невнятное бормотание, лицо женщины скривилось в брезгливой гримасе. 'Когда-нибудь убью гада', - зло подумала Луани, прекрасно зная, что этого не случится. Если не станет мужа, она лишится собственного положения, а потеря с трудом обретенного статуса в планы Милуани не входила.
Наградив супруга уничижительным взглядом, женщина вновь отвернулась к окну. Впрочем, узкую прорезь в стене, сложно было назвать окном. За это Милуани тоже не любила Эргастению. Ей не хватало открытых веранд и широких застекленных проемов, которыми изобилуют тэланские дворцы. В новой жизни ей недоставало света.
Она стояла, кутаясь в шаль и вспоминая светлые галереи вейнгарского замка, когда шум в коридоре привлек ее внимание. Нахмурившись, женщина повернулась к двери, чтобы увидеть, как деревянная преграда распахнулась, и в комнату вошел вооруженный Шимтар в сопровождении двух советников и трех стражников. Одного взгляда на сына оказалось достаточно, чтобы попять: мальчику надоело быть принцепсом. Надоело ждать.
Из груди женщины вырвался неуместный смех, когда личная охрана сына метнулась к ней, а будущий правитель Эргастении направился к спящему отцу. 'Судьба зла', - успела подумать Милуани, когда грубые руки коснулись ее тела. Одного удара оказалось достаточно, чтобы неугодная более мать, перестала помнить себя. Отныне ее уделом станет безвольное существование умалишенной.
Глава 31
Чем ближе Лутарг подходил к алтарю, тем сильнее сомневался, что видит перед собой Литаурэль - девушку, которую помнит. Вроде тот же овал лица, те же высокие скулы и изогнутые полумесяцы бровей над знакомыми изумрудными глазами. Вот только взгляд другой. В глубине его вспыхивает и гаснет пламя, а насыщенная зелень то и дело сменяется глубокой синевой. Тот же упрямый подбородок с намеком на ямочку, тот же контур пухлых губ, но из улыбки исчезла мягкость. На ее место пришел неосознанный вызов. Во всяком случае, то, что сейчас кривило ее губы, казалось Лутаргу таковым.
Приблизившись к кольцу из коленопреклоненных женщин, обступивших алтарь, мужчина остановился. Они выглядели до предела изможденными. На покрасневших от жара лицах блестели бисеринки пота, но ни одна из них не пыталась разомкнуть круг, чтобы отереть лоб и облегчить собственные мучения. Странная, по мнению Лутарга, жертвенность.
Пока молодой человек раздумывал над тем, как ему добраться до Литаурэль - перешагивать через руки коленопреклоненных ему казалось не правильным - девушку на алтаре окружило свечение, а взгляд ее обратился куда-то за его спину. Обернувшись, мужчина увидел вышедшего на поляну Нерожденного. 'Скор', - решил Лутарг, оценив быстроту его появления. Белым пятном Риан стоял у кромки деревьев и, видимо, как и он сам недавно, оценивал открывшийся вид. Лутарг усмехнулся в чем-то сочувствуя Неизменному. Для того чтобы однозначно утвердиться в правдивости увиденного, необходимо приложить некоторые усилия. И не малые! Он знал по себе.
За миг до того, как Литаурэль в приглашающем жесте вытянула руки в сторону Нерожденного, а сам Риан с криком сорвался с места, Лутарг решил, что в данной ситуации нет места уважению. Рьястор взревел в нем, выказывая довольство. Один он не мог ступить в круг, как ни желал. Только вместе.
Они переступили кольцо сомкнутых рук под вопль Неизменного, на глазах у изумленных тресаиров, дружно высыпавших не поляну, под любопытствующим взором почти скрывшейся в облаках луны. Делая шаг, Лутарг не знал, чего ждать от него. Не думал об этом. Хотел лишь добраться до Литы и снять ее с треклятого пьедестала алтаря. Желал вернуть девушке тот вид, который помнил и любил. Мечтал видеть ее такой, какой она встретила его в Саришэ. Милой, доброй, ранимой - самой собой!
Он ощущал себя безвольной куклой, попавшей в руки капризного ребенка. Несмотря на великое желание возразить, развернуть и пойти в другую сторону, Окаэнтар с неуемной резвостью прокладывал себе путь вслед на Нерожденным. Треклятый амулет все решил за него. Чем дальше, тем больше хотелось избавиться от подарка божественного Неизменного. Перспектива до скончания своих дней бродить по миру призрачной тенью уже не казалось столь страшной и отталкивающей. Беспрекословное подчинение во много раз хуже, - после заточения в башне решил для себя мужчина. Но даже этой возможности он оказался лишен, благодаря дальновидности Нерожденного. Прежде чем отослать Истинных за Литаурэль, Риан снабдил их уменьшенным подобием ошейников, пополнившим ряды тресаирский браслетов. Маленький кожаный ободок теперь опоясывал предплечья каждого из Рожденных с духом, служа наглядным напоминанием того, что ожидает мужчин в случае сопротивления воле Неизменного.
Скрипнув зубами от досады, Окаэнтар громким 'сюда' оповестил рианитов о местонахождении четверки тресаиров и со всех ног устремился вперед, ибо вопль хозяина срезонировал в нем, понуждая немедленно явиться. Все вместе они выбежали на поляну, озаренную пламенем гигантских костров, и замерли в нерешительности. Размахивая руками и что-то крича, Риан бежал в направлении ревущего огня, а там - в центре, сын Перворожденного ступал в круг из сгорбившихся женских фигур, в центре которого находилось подобие алтаря с возвышающейся на нем искрящейся девой. На мгновенье Окаэнтару показалось, что он видит перед собой Нерожденную, отчего в страхе предательски сжалось сердце. Риана никогда не простит ему измены и ранения Антаргина. Надеяться на это, по меньшей мере, глупо.
В миг, когда Освободитель вошел в круг, Окаэнтара и его спутников накрыло мощнейшей волной призыва. Ощущать нечто подобное не доводилось ни одному из них. Мужчины едва устояли на ногах. Казалось, в торс врезался гранитный монолит, сокрушивший ребра и то, что под ними. Несколько глубоких вздохов потребовалось мужчинам на осознание собственной целостности. Риан, как ни странно, продолжал бежать, словно его волна энергии не затронула.
Пока Окаэнтар размышлял над невосприимчивостью Нерожденного, правитель рианитов достиг пышущих жаром костров. Его приближение, судя по всему, не понравилось огненной массе, ибо в красно- желтый огнь вплелись лиловые языки, которые отделившись от основного пламени застелились по земле,
