РСФСР' (постановление Народного комиссариата юстиции от 28 декабря 1919 года) о 'прикосновенных' уже ничего нет, зато подробно сказано о 'пособниках'.
Следовательно, если иметь в виду постановление о 'красном терроре', то не так важно, доказаны или нет предъявленные Гумилеву обвинения. 'Прикосновенным' (или 'пособником') его бы все равно признали, и приговор был бы тот же'[144].
Но прикосновенность не является пособничеством (т. е. одним из видов соучастия)! Это разные вещи. В том-то все и дело!
Постановление Народного комиссариата юстиции от 28 декабря 1919 года — это создание юридической базы для последующего, уже известного нам январского постановления ВЦИК и Совнаркома
В эпоху 'военного коммунизма' расстреливали за 'прикосновенность'. Это — варварство.
Теперь же, после вступления в действие 'Руководящих начал по уголовному праву РСФСР', расстреливать стали за 'пособничество' (т. е. за 'соучастие'). Это хотя и круто, но — уже в пределах общеевропейского 'правового поля'. Ведь речь идет
Нет!
В процессе установления степени вины преступника между 'прикосновенностью' и 'соучастием' возникает тончайшая диалектическая связь, основанная на необходимости установления мотивов его действий.
Чтобы понять ослепительную красоту аграновского замысла каждый читатель может смоделировать следующую ситуацию.
Допустим, что ваш друг в доверительном разговоре сказал вам, что он является членом террористической организации, целям которой вы (хотя бы отчасти) сочувствуете. Разговор этот, разумеется, остался между вами. Представим затем, что по просьбе вашего друга вы исполнили некое мелкое поручение. А через какое-то время, когда вы, в общем, и позабыли о давней дружеской встрече, та организация, в которой ваш друг состоял, совершила террористический акт и оказалась в эпицентре полицейского расследования.
Что из этого следует?
Во-первых, вы
Но не это самое интересное.
Во-вторых, у государственных структур, ведущих дело, появляется мощное орудие давления на вас, причем — давления, осуществляемого на совершенно законном основании.
Именно здесь в полной мере реализуется диалектика понятий 'прикосновенность' и 'соучастие'.
Теперь от следователя и суда (и, разумеется, от тех, кто стоит за ним) полностью зависит то, каким образом будут интерпретированы ваши действия.
Если ваше поведение (недонесение и мелкое содействие) будет признано результатом 'ложно понятого' чувства дружеского долга ('предрассудками дворянской офицерской чести, не позволяющими пойти с доносом') или хотя бы просто — следствием врожденной глупости, то вы окажетесь
Если же ваше поведение, с точки зрения следователя, было мотивировано сознательным неприятием власти и желанием нанести ей ущерб, вы становитесь
К чему зверские ужасы 'красного террора' и 'допросы повышенной степени'? Следователю ВЧК достаточно просто вежливо объяснить подследственному разницу между наказанием за 'прикосновенность' и за 'соучастие', а потом намекнуть, что чекистам теперь решать, кто 'сообщник' заговорщиков, а кто лишь 'прикосновенен' к ним…
XVI
В 1921 году, в самый разгар мощной трансформации всего политического курса советской власти, в канун объявления НЭПа и признания РСФСР Западом, ВЧК отрабатывала новые методики работы с интеллигенцией. Аграновская 'модель' казалась самой перспективной, и он, очевидно с санкции самых 'верхов', получил 'добро' на ее апробацию.
Уместно вспомнить, что весной — летом 1921 года Агранов в качестве особоуполномоченного особого отдела ВЧК курирует расследование не только 'петроградского', но и 'себежского' заговоров. 'Дела' эти — близнецы-братья, различающиеся только в масштабе.
И в Себеже, и в Петрограде были раскрыты контрреволюционные подпольные организации, руководимые на местах эмиссарами заграничных центров (в Себеже — генерал Ф. И. Балабин, в Петрограде — Ю. П. Герман). Обе организации имели местный актив, боевые группы и разветвленные конспиративно- явочные структуры, в том числе — сеть складов оружия, взрывчатки и антикоммунистической агитационной литературы. И, главное, и в Себеже, и в Петрограде были выявлены большие группы потенциально 'прикосновенной' к деятельности этих организаций местной интеллигенции. Именно из-за этого последнего обстоятельства 'себежское' и 'петроградское' дела были идеальным полигоном для того 'эксперимента', который должен был провести Агранов, и потому были выданы ему Москвой на откуп.
С Себежем, правда, вышел сбой. Уже после начала арестов (в списках выявленных членов организации было 99 человек: учителя, специалисты сельского хозяйства, врачи, кадровые военные, служители культа) неопровержимо выяснилось, что собственно сама 'организация' является вымыслом местного карьериста Г. К. Павловича, решившего таким образом заручиться поддержкой и благодарностью советской власти. Выяснилось это самым примитивным образом: по указанным адресам не оказалось ни оружия, ни динамита, ни даже листовок. Себежские чекисты и московский уполномоченный Р. А. Пиляр проявили принципиальность, предали это гласности… и 11 человек арестованных пришлось срочно выпустить, а провокатора Павловича вместо 'благодарности' — показательно расстрелять. Операция 'Вихрь' была слишком важна ('первостепенна по своей важности', как выразился сам Агранов), чтобы не учитывать чистоту экспериментальных условий и вместо реального заговора прикосновенить 'подопытную' себежскую интеллигенцию к какой-то провокаторской туфте[145].
Ну что же, первый блин комом. Зато в Петрограде все складывалось для Агранова как нельзя лучше. Даже та обстановка, которую он застал в июне 1921 года в ПетрогубЧК, споспешествовала задуманной операции. Здесь вовсю разгорелись страсти, связанные с обострением традиционного противостояния двух столиц. Только что 'москвичи' публично обвинили 'питерцев' (и прежде всего конечно, питерских чекистов) в том, что они 'прозевали' крондштадтский мятеж. Амбициозный и обидчивый глава 'Северной коммуны' Г. Е. Зиновьев в марте 1921 года провел кадровую ревизию ПетрогубЧК, жестко указав на необходимость скорейшей реабилитации. Председателем ПетрогубЧК стал никому не известный, но
