начиналась жаркая дискуссия по партийным вопросам. Прошло 60 лет, изобрели телевидение, возник и погиб фашизм, аэропланы стали реактивными, челюсти — пластмассовыми, появилось государство Израиль и исчезла буква «ять»… А Коверда, убийца советского посла в Польше Войкова, не мог простить организатору первого покушения на Ленина Мартьянову его эсерства. Но, может быть, все это — на уровне таких несгибаемых бронтозавров, которые есть всегда и всюду? А поучения Англии и наказы Гитлеру — на уровне лидеров: Милюкова там, Керенского, Гессена? Должна же быть и масса, та самая, для которой издавались «Медуза», 'Гусь', «Бамбук»… Которая читает «Петуха», ха-ха-ха!.. Нынешняя, вот она — на виду. А тогдашняя? В художественной литературе что-то просматривается: в «Городке» Тэффи, 'Последних и первых' Берберовой, книгах Газданова, Яновского… И даже в прессе проскакивают глухие упоминания, на которые сразу обращаешь внимание, как на хорошо знакомое лицо. Вот письмо из Ревеля:
Антибольшевизм совершенно определенного происхождения… Его источники отнюдь не идеологического свойства, а почти во всех случаях бытового и даже просто меркантильного. ('Смена вех', 1922 год).
Это уже по-нашему: 'бытового и даже просто меркантильного'. Это похоже. Конечно, можно делать скидку на характер журнала, который об этом пишет, но ведь приходится делать скидку и на другие журналы, которые упорно не хотят писать об этом. А вот письмо из Праги, того же года:
Подавляющее же большинство студенчества эмиграции — просто обыватели…… Почти все они служили в белых армиях, но не питают ненависти ни к революции, ни к советской власти.
Это очень похоже на то, что говорят о 'третьей волне' первая и вторая эмиграции. Причем — с полными на то основаниями. Живем в целом хорошо — вот и не до идеологии. Но как же те, которые 'служили в белых армиях'? Или всегда примерно одинаков человек — хлебом единым?
В нашей эмиграции наверняка не найдется поэта, который напишет так, как написал в 1948 году Иван Елагин:
Да, им жилось плохо и очень хотелось жить хорошо. Но вот что интересно: как они представляли себе эту хорошую жизнь? Ученые Гарвардского университета провели в конце 40-х годов социологическое исследование в лагерях ди-пи — будущей второй эмиграции. Опросили 2000 человек: какой общественный строй они предпочитают. Причем вопросы ставили хитро, с очень мелким дроблением проблем и областей, чтобы не подтолкнуть к ответу. Результат оказался поразительным: подавляющее большинство бежавших от социалистического строя людей высказались за социализм. Разумеется, они бы отшатнулись, услышав это слово, но без называния его приветствовали основные институты социализма.
Может быть, это как-то объясняет аполитичность тех, о ком говорится в письмах из Ревеля и Праги. Вспомним, что в предреволюционной России порядочный человек буквально обязан был не любить и презирать режим, что жандармам не подавали руки. Это уже потом выяснилось, что при практическом социализме жить невозможно. А идеалы его всегда создавали питательную среду для свободной мысли и формировали сознание интеллигенции — от Бердяева до Сартра. И наверное, это самое удобное и приятное — придерживаться идеалов равенства и справедливости, имея при этом хорошую зарплату и незатейливый журнал 'Петух'.
Но российская эмиграция в лице своих лидеров такими идеалами удовлетворяться никогда не желала. Сейчас, например, трудно найти в Америке более консервативную прослойку населения, чем наши три волны. Мы воюем — воюем не за, а исключительно против: против Сталина, Гитлера, Андропова, Рейгана. С безумной от вагой обличаем язвы коммунизма и капитализма. Но как Антанта игнорировала предостережения мелитопольской газе ни, так и американцы не спешат предоставить нам руководящие посты в политике, экономике, прессе.
Действительно, картина выглядит на первый взгляд странная. На Запад выехали видные общественные деятели, ученые, специалисты, досконально знающие Советский Союз и его проблемы. Казалось бы, они и должны занять ключевые посты хотя бы в советологии: это, во всяком случае, логично. Но ничего не выходит. Конечно, проще всего объяснить дело борьбой амбиции, нежеланием уступить теплое местечко и т. д. Но суть все же не в том: в целом мы крайне необъективны, суетливы, нетерпимы, склонны к радикальным мерам, диапазон которых колеблется от запрещения поп-музыки до сбрасывания на арабов атомной бомбы.
В 1949 году 'Новый журнал' всерьез утверждал, что русские эмигранты заставили Гитлера начать войну. Через 30 лет наш публицист советует президенту:
Существа, пытающиеся отравить лекарства и продукты, заслуживают того, чтобы быть повешенными на площадях.
И, наверное, огорчается, что президент не внемлет. А некий читатель откликается с одобрением на этот призыв:
Было немало хороших статей, были предложения о создании лагерей, использовании труда осужденных. Но китайская пословица гласит: 'Сколько не говори «мед», во рту слаще не станет.
Голова идет кругом. Как тут не порадоваться, что американцы не читают русских газет. Лагеря, труд осужденных — ведь все это уже было. Но — ТАМ! Какое причудливое смешение понятий, убеждений. Какая тоска по сильной руке — Лавра Корнилова, Иосифа Сталина, Юрия Андропова…
Конечно, третья эмиграция — политически недоразвитая по сравнению с первой и даже со второй: все-таки условия созревания были иные. Но и у нас есть свои достижения. Существует, например, организация 'Новые американцы за сильную Америку'. Загадочное это дело: какие, интересно, есть методы принудить Сенат и Конгресс забыть мягкотелую интеллигентность, если (см. выше) не зовут нас в руководство чем бы то ни было. О политике и экономике и говорить не стоит — и более невинные занятия нам не но плечу. В русской прессе как-то разгорелась дискуссия: одни утверждали, что Булат Окуджава — идеологический диверсант, засланный разлагать эмиграцию, другие такую точку зрения оспаривали, заявляя, что он всего лишь объективно работает на КГБ, а не за зарплату.
Страшно подумать, что кто-то из наших получил бы реальную власть. Маяковского бы запретили, Сартра, Маркоса, Никиту Михалкова (зачем его папа гимн написал?), абстрактную живопись. Все это уже было. Но — ТАМ!
Русская эмиграция всегда видела свою цель в том, чтобы научить народы мира политической мудрости. Мы неоднократно предупреждали Ллойд-Джорджа, Картера, Миттерана. Мы им говорили, что надо делать, чтобы покончить с красной, коричневой и желтой чумой. Они нас мало слушали. Более того, они нам не очень верили. Они почему-то считали, что мы уже дома показали, на что способны, и вряд ли сумеем в гостях показать что-нибудь другое. И еще они думали, что мы односторонние, ограниченные люди и что нам опасно доверять. Правда, мы им отвечали тем же. Ведь мы привезли готовые рецепты спасения демократии, а они не хотят. И все же русская эмиграция добилась многого. Но интересно, что совсем не того, чего хотела. Сейчас, с расстояния десятилетий, не очень-то разберешь, кто меньшевик, кто эсер, а вот Нобелевский лауреат в первой эмиграции был — это уже навсегда — Бунин. Удастся ли новым американцам соорудить сильную Америку — неизвестно, а свой Нобелевский лауреат в третьей эмиграции есть — это известно точно — Солженицын.
Газетные перебранки забудутся, а собрания сочинений Гумилева, Ахматовой, Пастернака, Мандельштама, Цветаевой — останутся.
Правда, останется и то, что Цветаеву затравила, толкнула в Советский Союз и в петлю тоже эмиграция. И Набокова не признавала. И Белинкова заклеймила и свела в могилу. И Синявского объявила русофобом и пособником Кремля — тоже эмиграция.
Страшный опыт. Чем утешаться? Тем, что лес рубят — щепки летят? Так ведь хорошо бы знать — какой лес и зачем. Похоже, никогда не стать российской эмиграции реальной политической силой — ни в силу внутренних субъективных причин, ни в силу внешних объективных. Смысл нашего существования более
