символизировал собой что-то вроде чёрной метки;
– чёртов камень, который по преданию стариков, лет триста неподъёмным возлежал при въёзде в деревню, неразрывно впившись вековой массой в землю, был вырван Алексеем с корнем, как гнилая поганка из трухлявого пня и намертво вмонтирован перед дверью избы опекаемого нами подопечного;
– пол летнего клозета, расположенного в углу огорода был аккуратно подпилен лобзиком, с целью окунуть его завсегдатая в, расположенное ниже ватерлинии содержимое, дабы внутренняя сущность Бориски, наконец, обрела внешнее соответствие;
– на сплошном, выходящем на главную улицу Харловки, парадном заборе клеветника аршинными печатными буквами жирной кистью, но левой рукой (что бы затруднить графологическую экспертизу, если не дай Бог до неё дойдёт) лаконично, ёмко и доходчиво, что бы исключить иное толкование, было выведено: «КозЁл!»;
– наконец, венцом карательной операции стал эпизод с опусканием улия с ещё спящими дикими осами, в трубу избы с последующим плотным закрытием выходного отверстия последней посредством всевозможных подручных средств: от тряпок до соломы.
Таким образом, наша месть была воплощена в реальность и мы с чувством выполненного долга, продолжили отмечать накопившиеся удачи, не смотря на все признаки того, что сие действо надо было бы жёстко прекратить сразу по окончании спец. операции. Но, увы и ах! – сила инерции в подобных ситуациях, порою мощней даже самого закона физики её регулирующего. Соответственно итог празднования был до банальности предсказуем и конкретно заключался в нижеследующем. На рассвете братья-богатыри, взвалив меня с Кузьмичом на свои могучие плечи, сложили нас, как бесчувственные поленья, перед крыльцом дома и, едва пошатываясь, отправились восвояси; Пётр же, отключившись на час ранее всех нас, яки змий обвившись вокруг малютки, хоть и был безжалостно пленён Морфеем, но, даже в бесчувствии своею плотью оборонял её целостность от возможного посягательства третьих лиц, наличие которых исключать полностью было неразумно.
Очевидным следствием такого финала стало фактическое вычёркивание из наших книг жизни утра и большей половины наступившего дня, как времени навсегда упущенного для творчества и/или иной полезной обществу деятельности, ибо оно полностью ушло на восстановление, едва не сгинувши в пучинах харловки окаянных душах.
Очередное моё чрезвычайно болезненное «воскрешение» хоть и совпало с календарным воскресеньем, но ни на синь пороха не облегчило рукотворное страдание. Вновь проклиная себя в седьмом колене за слабохарактерность, и, клятвенно обещая, завязать с приобретённой в командировке опасной и заразительной привычкой, я, как уже бывалый алкоголик, дрожащими пальцами приоткрыл себе веки. Открывшийся мутным очам знакомый вид горницы, увенчанный потрясающей красоты и умиротворением угловым образом, немного успокоил меня, но память, как всегда, предательски зависла и требовала срочной перезагрузки. По счастию «технология» реанимации в доме Кузьмича была поставлена на высочайшем уровне: прикроватный столик, предусмотрительно сервированный 3-х литровой банкой рассола и стопкой харловки, как ни что на этом свете давал не нулевой шанс продолжению существованию. Залпом опустопорожнив указанную выше целительную рецептуру и начав исходить злачным потом, впитавшем в себя токсины и сивушные масла вчерашней ночи, я, очухиваясь, услышал как на улице под окном две бабы со смехом и оханьем судачили о чём-то мне подспудно знакомом и тревожном:
– … чо…прям весь в говне?! – сомневалась природным женским басом первая баба.
– А то! веся с головы до пят, – божилась вторая первой невероятно высоким, пронзающим перепонки, фальцетом, – вот те, Митрофановна, крест!
– А где ж он так, по уши вляпался-то, чай в коровнике утоп?! – загоралась искреннем любопытством первая.
– Не! болтают, прям в свой сортир ухнулся по макушку: с похмелья или подшутил кто! – прыснула на всю улицу вторая.
– Эвана…как!…а так ему, идолу, и надо: может теперя людям гадить поменьше будет, – заочно одобрила нашу нехитрую месть первая баба.
– Ага…разбежалась! – сокрушалась вторая, – оно не тонет: горбатого – могила исправит.
– А чего он, тогда к медичке бежал, а не на речку отываться? – нахмурилась в тон второй первая.
– Так его, гутарят, ещё и пчёлы искусали: вот он и сиганул, окаянный, как есть в дерьме до санчасти.
– Так, говоришь, Михайловна, и милиция приезжала?! – насторожилась первая.
– А как же! цельный наряд – следы ищут, говорят, банда какая-то объявилась – власть в деревнях в кровь изводят.
– И!!! – охнула, как тяжёлый церковный колокол, на всю улицу первая баба.
– Не «И!», а в лавку беги, соседка, – скупай что есть – мало ли что… я вон полный мешок соли с мылом набрала.
– Ага! – только и раздалось в ответ, и улица вновь наполнилась режущий слух, тревожной, предгрозовой тишиной.
Я спинным мозгом прочувствовал, что от греха пора сматывать удочки с Земли. Но «гладко было на бумаге, да забыли про овраги», как всегда безупречно точно подметили местные: я же до сих пор не объяснился с Наденькой, да и беглый осмотр малютки намекал на какую-то неисправность бортового компьютера. Одним словом – времени оставалось в обрез, и счёт шёл буквально на часы, ибо я почти не сомневался в повторном визите участкового с гораздо худшими для себя, а, следовательно, и для всей возложенной на меня ВВС миссии последствиями. И дальше всё покатилось как ком с горы.
Не успел я натянуть штаны, как в горницу без традиционного вежливого стука, влетел взъерошенный Кузьмич и нарочито тихим и сдавленным голосом произнёс:
– Слыхал?
– Чё?! – тупо моргая, наводящими резкость, глазами ответил я как давешняя баба, – про то, что председатель весь в дерьме?
– Да чёрт бы с ним, с козлом, он всю жизнь, как был говном так им и остался: ментов в деревне как грязи – того и гляди к нам, ироды, нагрянут – вот что хреново.
– С чего вдруг?! – продолжал я тупить, тут же с внутренним сожалением осознавав это.
– Ты что, Федь, не опохмелился что ли или забыл, что мы вчера у председателя накуролесили; да и участковый хоть и почти в соплю вчера был, но мужик ушлый – наверняка помнит наш разговор про Бориску, когда мы его кляли по чём зря.
– Ах, да…- пришёл я вновь внешне в себя, выйдя из странного оцепенения, – что же делать? – Может в лесах схорониться на недельку, пока не утихнет – я в болота заведу – с собаками не отыщут?
– А как же «малютка», Наденька, наконец? – нет – это не выход…да и доказательств у них, наверное, ещё нет.
– Ну, Надька – обождёт – не впервой, а вот агрегат твой надо срочно чинить или заново прятать…
– Тогда с этого и начнём – лишь Петька был здоров после вчерашнего: там дел, наверное, часа на два, – вспоминал я треснувший корпус бортового компьютера, из которого торчали обугленные предохранители.
– Да уж…наш гений – почти не пьёт – может и хворает бедолага – надо четвертинку прихватить с рассолом, – рассудил трезво Кузьмич, – а братьев вызывать на подмогу? – этим – всё нипочем, наверное, уже в поле вкалывают – вот ведь Господь здоровьишком наградил через край.
– С близнецами позже – пусть в арьергарде пока будут, как козырная карта; прямых улик у них всё равно пока нет, а значит, немного времени у нас есть: сейчас главное – малютка, – скомандовал я, и мы начали наскоро приводить себя в порядок, что бы в относительно приличном виде выдвинутся в кузницу.
XV
Однако, как только я смыл с лица косвенные признаки тяжело пережитого накануне времени, так тут
