В бесшумном и плавном городском режиме мощный «шевроле» переместился сначала немного на север и затем, забирая влево и оставляя с правого борта бежавшее к базе шоссе, пошёл по дуге параллельно ему. Через несколько минут звездолёт взял правее и осторожно приземлился в заброшенном неглубоком песчаном карьере. Прибор показал расстояние до базы, не превышающее двух миль.
Прихватив с собой чёрную, как ночь, бесформенную плащ-накидку, служащую больше для маскировки, чем для защиты от дождя, я покинул корабль и направился прямо на север. Уже через несколько десятков метров, обернувшись, я не смог разглядеть заглушенную машину и, удовлетворённый, продолжил путь.
Лес постепенно расступался. Откуда-то сбоку вынырнула железная дорога, вероятно, заброшенная и, как и я, стремившаяся точно на север. Однако я не соблазнился приподнятой и потому сравнительно сухой насыпью, а предпочел пробираться понизу, по влажной, густой траве, густо покрывавшей кочковатую, прочерченную старыми бороздами и канавами, землю, продираясь через кустарник и обходя кучи мусора, воняющие креозотом штабели шпал, старые рельсы и тянущиеся вдоль насыпи продолговатые лужи.
Математик Фрэнк Рамсей давным-давно доказал, что полная неупорядоченность невозможна. Практически, на бытовом языке, это означает, что полный беспорядок просто недостижим. Но глядя на унылую картину хаоса, царившего вокруг этой забытой железнодорожной ветки на странной планете Паппетстринг и вспоминая точно такие же, с удручающим однообразием повторявшиеся на многих и многих планетах в эллиптических и спиральных, в правильных и неправильных, в молодых и уже догоравших галактиках, пейзажи, можно было поневоле усомниться в правоте доказательства Рамсея.
Меня всегда поражали, угнетали и сбивали с толку явный анахронизм, абсурдность и парадоксальность нашего бытия, когда наряду с эмбриомеханизмами, способными в считанные дни и недели развиваться в прекрасные, набитые всеми чудесами жилищной техники дома, продолжали спокойно существовать глухие серые заборы, ободранные пакгаузы, гнилые хибарки и лачуги с покрытыми мхом протекающими крышами.
И если даже самоорганизовавшаяся природа в лице, скажем, человека, создала такой бриллиант, как «Платинум сити», каким он предстал при первом, поверхностном знакомстве и беглом, некритическом взгляде, то будьте уверены, что подводная часть этого витающего в межгалактических просторах сверкающего айсберга могла оказаться куда более мерзкой и отвратительной, чем паршивый кукольный нужник тренировочного городка. И точно так же наличие во Вселенной таких людей, как Эдвин Хаббл или интеллигентный Эдди Лоренс подразумевало, или нет — даже требовало присутствия в ней Чмыря и Индюка и, конечно, Риты Холдмитайт. Хотя Рита…
Кирпичная труба, извергавшая клубы чёрного дыма и просматривавшаяся ещё из леса, стопроцентно подсказывала мне, что энтропийные процессы славно потрудились и над комплексом зданий базы, и я не сомневался, что Рамсей будет вновь посрамлён.
Действительно, пути вывели к высокому деревянному забору на кирпичных, оштукатуренных серым, во многих местах отвалившимся, цементом, столбах. Если в лесу были шпалы и рельсы, то здесь треугольник земли, окаймленный раздвоившейся веткой железной дороги, указывал уже на близкое присутствие человека или человекоподобных, а скорее всего — нелюдей.
Сорная высокая трава, чуть ли не по всему периметру окружавшая забор, как и голая, неровная, усеянная камнями глинистая почва, были усыпаны обрывками бумаги, пустыми бутылками, смятыми сигаретными пачками, обломками шифера, разнообразной ржавой металлической дрянью и грудами красно-белого кирпича с остатками раствора. Пятна мазута и машинного масла на земле и насыщенный тяжёлым запахом горения какой-то мерзости воздух, прямо из которого возникал летевший водяной пылью мельчайший и почти невидимый дождь, образовывали гармоничнейший «натюрмортик».
С ироничной усмешкой взирал я на спрятавшуюся за забором группу мрачных, тесно примыкавших друг к другу зданий, то ли породившую окружавший их убогий ландшафт, то ли, наоборот, порожденную им.
Большинство сбившихся в кучу строений представляло собой разнообъёмные параллелепипеды из тёмно-красного, до черноты прокопченного кирпича, с близкими к кубу соотношениями сторон, прилепившиеся широкими гранями к земле. Лишь одно из них, резко отличавшееся от остальных, напоминало своими пропорциями поставленный на попа удлинённый кирпич. Своей узкой гранью «кирпич» примыкал к боковой стене центрального, наиболее массивного параллелепипеда. Редкие прямоугольники зияющих проёмов, тёмные изнутри, и пожарные лестничные пролёты, перемежаемые горизонтальными площадками, придавали ему зловещий вид. Толстая, сравнительно невысокая коническая кирпичная труба изрыгала чёрные клубы дыма, и в безветренном, насыщенном влагой пространстве он никак не мог быстро улететь вверх и лениво колыхался, словно нежась во влажном тепле вечера.
Я смачно сплюнул на замусоренную землю и направился к изгороди, поняв уже, что мне не будут нужны ни перчатки с когтями, ни верёвка и, почти не маскируясь, подошёл к краю траншеи, на дне которой прижались друг к другу укутанные металлоизолем и альфолью трубы. Подныривая под забор, траншея переходила перпендикулярно ему на территорию базы.
Я спустился в яму и, передвигаясь по трубам, прополз под торчавшими сверху редкими зубами заборных реек на другую сторону и оказался на внутреннем дворике. Распрямившись и подняв голову, я собирался вылезти из траншеи.
Внезапно небо над поставленным на попа «кирпичом» раскололось, неровная и довольно широкая щель с завёртывающимися внутрь толстыми, скруглёнными, объёмными краями прорезала плотные серо- синие тучи. И странно — края её опустились почти до земли, словно щит неба опрокинулся и встал вертикально. Края разрыва ещё немного разошлись, будто две половинки гигантского занавеса, — и ослепительно-яркая, чистейшая голубизна заполнила проём. Она приковывала, притягивала к себе, вызывая ощущение радости, подъёма, необъяснимого блаженства и сладкого ожидания чего-то неведомого, и вдруг на самом верху её показалась ладья с белоснежным трапециевидным парусом, меньшим основанием обращенным вниз. Парус, выгнутый колесом, будто надуваемый мощным ветром, беззвучно выплыл из-за занавеса туч, двигаясь горизонтально и касаясь краев проёма, но нисколько не теряя своей формы и не деформируя при этом края.
Я только успел разглядеть в центре паруса черно-синюю фигуру, чем-то напоминавшую крест или трефовый карточный крап, как видение мгновенно и беззвучно исчезло.
Меня вдруг замутило, к горлу подступила беспричинная тошнота. Но теперь ничто не могло остановить меня.
Почти не раздумывая, выскочил из ямы и мгновенно пересёк открытое пространство, стремясь к примеченным мною оцинкованным коробам вытяжной вентиляции, уродовавшим и без того малоэстетичный торец тёмно-красного параллелепипеда.
Перемещаясь вдоль боковой стенки одного из коробов, лежавшего почти на земле, я добрался до примитивного плоского квадратного люка, державшегося на четырёх горизонтальных шпильках и притянутого к коробу заржавевшими гайками. С трудом открутив их, вытащил из бездонных карманов комбинезона присоску, закрепил её с внутренней стороны люка, влез в проём и, манипулируя присоской, насадил люк на шпильки, притянул к фланцу и зафиксировал изнутри двумя кусками специальной липкой ленты.
Большое сечение короба позволяло двигаться стоя, правда, согнувшись, но вскоре короб разветвился на множество менее крупных рукавов, и мне пришлось ползти.
Воздух шумел навстречу; иногда слышался писк какой-то нечисти, гнездившейся в бесчисленных закоулках; временами доносились из глубины здания приглушённые, невнятные звуки.
Я рассчитывал, переходя по вентиляционным коробам из помещения в помещение, скрытно понаблюдать дёртиков, постаравшись хоть что-то выудить из их разговоров, а при случае и обследовать комнаты.
Наверное, инстинктивно я сворачивал в ответвления, из которых тянуло теплом, и вскоре увидел раздробленный дырчатым люком красноватый мерцающий, трепещущий свет и услышал характерный шум. Проявляя максимальную осторожность, на четвереньках подполз к круглому люку, открывавшемуся, судя по петлям, от меня, в помещение.
Прильнув глазами к отверстиям, я увидел довольно большую прямоугольную комнату, один из торцовых простенков которой образовывала передняя часть печи, по-видимому, газовой. К печи вела
