Тащить его с собой не хотелось: хватало и портфеля, но на моё счастье у него оказался унифицированный узел ввода и вывода информации. Узел вывода информации выполняется обычно в виде стерженька с коническим наконечником, напоминающего рычаг часового тахометра, а узел ввода — как его ответная часть, в виде конического отверстия. Я вытащил свой модерновый лэнгвидж, размером не более портсигара, и насадил его на стержень обнаруженного мной в столе аппарата. Плотно прижав гнездо к хвостовику, нажал на кнопку вывода и перезаписи информации на панельке старого уродца. Через несколько десятков секунд мой маленький помощник впитал в себя всю хранившуюся в старичке информацию.
Пришла пора уносить ноги. Когда дёртики заглянут в бункер, поднимется большой шум, но, может статься, этого не случится в самое ближайшее время: двух помогавших им парней Индюк с приятелями отпустили, да и по местному времени уже, наверное, поздний вечер. Есть даже слабая надежда, что ничего не обнаружится до утра. Я не засветился и попытаюсь уйти назад тем же путём, через вентиляционные каналы.
Выйдя в тамбур, я отпер замок на двери, ведущей в большой коридор, и вернулся в бункер. Открытый замок, возможно, собьет дёртиков с толку в предположениях о возможных путях отхода неизвестного гостя, то есть меня.
Подтянувшись на руках, я забрался в воздуховод. Портфель на спине мне почти не мешал.
Я перевернулся лицом к бункеру, последний раз оглядел его, бросил взгляд на печь, мысленно попрощался с Роки.
Так получилось, что он проводил меня в последний путь, а я… Я не могу его похоронить, как положено. Не сумев уберечь Роки, я вынужден бросить его тело здесь, потому что будет сложно уйти отсюда, с этой жуткой базы, даже налегке. Прости, Роки, ещё раз прости.
Я намеревался притянуть крышку люка, но что-то почудилось мне, задержало меня. Уже знакомая тошнотворная волна невидимо и беззвучно прокатилась по бункеру, меня опять затошнило, и взгляд мой непроизвольно упал на труп Индюка. Какая-то заноза не давала мне покоя, что-то меня беспричинно тревожило и угнетало и вызывало чувство грозящей опасности.
Я помотал головой, пытаясь избавиться от противного саспенса, притянул крышку и, повернув язычок, закрыл люк изнутри.
Вперёд — и выше: я стал пробираться на выход. Но то ли проклятый саспенс, то ли обилие крутых ужасов, увиденных в бункере, или моя рассеянность или задумчивость сыграли со мной злую шутку, — только я заполз не в то ответвление, по которому пришёл сюда. И в кромешной тьме, где имелось, вероятно, не более пары фотонов, не заметил вертикальной шахты и неожиданно провалился на несколько десятков футов вниз, не сумев вовремя притормозить. Гладкий ствол, круто изогнувшись, вынес меня к чуть приоткрытому люку и, не в силах остановиться, я успел лишь сгруппироваться и мгновенно выхватить «спиттлер», и в ту же секунду вылетел из воздуховода, как пробка.
14
С большим трудом придя на обе ноги, держа наготове обнажённый ствол и ожидая самого худшего, я приготовился дорого продать свою непутёвую жизнь.
В огромной комнате, куда я попал, тыльной стороной ко мне стояло кресло, над спинкой которого возвышался мощный морщинистый затылок, явно принадлежавший не человеку.
Сидевший в кресле некто поднялся на произведённый мною шум и повернулся ко мне…
У меня перехватило дыхание и зашевелились волосы на голове. Передо мной стояло существо с телом человека, одетое в удобный домашний костюм тёмно-коричневого рубчатого вельвета, кремовую рубашку со свободным воротом, охваченным расслабленным галстуком; в мягких матерчатых туфлях на ногах. Но его голова…
Бог мой! Его голова походила одновременно на голову гиппопотама и безрогого носорога, но с какими-то грубыми, будто эскизно проработанными чертами бегемотового рыла, и ко всему прочему — глаза, постоянно прикрытые немигающими, полупрозрачными плёнками век, почти безгубый, жабий рот и фактура кожи, напоминающая фактуру глины или пластилина грязного жёлто-серого цвета.
В Каталоге, который содержал всего лишь несколько страниц с описаниями разумных существ, обитающих в нашей Вселенной, заученным мной наизусть, о подобных нелюдях не упоминалось. До что Каталог — всех их, не столь многочисленных в смысле видового разнообразия, населяющих Метагалактику, я наблюдал живьём, в натуре, и с некоторыми даже общался. Это входило в нашу подготовку. Здесь же было что-то непонятное. Не отводя от странного существа своего тёплого «спиттлера», я лихорадочно соображал, кто стоит сейчас передо мной и что же мне делать. Из тех имён, что назвал мне Роки, передавая сведения из третьих рук, в голове вертелись Кэс Чей и Казимир. Но ведь все дёртики — это земляне. Неужели?.. Страшная догадка озарила меня, и в этот миг существо нарушило затянувшееся молчание.
— Уберите, пожалуйста, вашу слоновью пушку. Она действует мне на нервы, у меня очень расшатаны нервы, вы понимаете? — Оно говорило обычным, приятным человеческим голосом, на типичном в Космосе диалекте земного языка, но с явным акцентом, присущим андромедовцам.
Почему-то я подчинился и спрятал «спиттлер» под мышку, но незаметно включил на запись лэнгвидж.
— Кто вы? — усталым голосом спросило существо, не поднимая век. — Я чувствую: вы — не дёртик, хотя и дрожите, как осиновый лист. — Оно непонятно чему засмеялось.
«Нет, это не Кэс Чей, если я хоть что-нибудь понимаю в людях… в нелюдях», — подумал я и ответил:
— Я Саймон Сайс, землянин. — И неожиданно для самого себя вдруг бросился головой в омут, пойдя, что называется, ва-банк: стараясь не отводить глаз от гиппопотамьего рыла, сказал просто:
— Помогите мне.
Ни один мускул не дрогнул на этом… на этой… голове, не поднялись по-прежнему опущенные веки, — лишь тяжкий, глубокий вздох услышал я, и вслед за тем существо без всякой издёвки и насмешки, без намёка на своё положение хозяина и хозяина положения, и даже, как мне показалось, с просительной интонацией, произнесло:
— Помоги нам, и мы поможем тебе… Я вижу, я знаю, я чувствую сам, что вы не дёртик. Здесь кругом одни дёртики, одни тупые головорезы… И вот уже несколько лет ни одного, — оно запнулось, — человека. А мне нужен не просто землянин, а человек. О, вы человек, я знаю это, я вижу, я чувствую это сам. — Существо говорило странно, непонятно, постепенно убыстряя речь. — Я пока не спрашиваю, как вы попали сюда. О, сюда невозможно попасть настоящему… человеку, — оно опять запнулось на слове «человек». — Но не будем пока об этом. Можете мне вообще ничего не рассказывать. Только помогите, прошу вас. А я помогу вам.
— Вы, наверное, и есть профессор Казимир, не так ли? — в упор спросил я.
— О, вы знаете моё имя? Так вы всё знаете обо мне? И вы поможете мне, — он почему-то всё более возбуждался и нервничал, — правда? Вы ведь пришли меня спасти, да?
— Нет, я ничего не знаю о вас, я лишь мельком слышал ваше имя, но ни ваши обстоятельства, ни ваши проблемы мне совсем неизвестны, — я всё-таки не сказал ему всю правду, утаив даже то немногое, что сообщил мне Роки Рэкун.
— Ну, неважно, мы обо всём успеем ещё поговорить. Но позднее, несколько позднее. Я всё вам объясню и отвечу на все ваши вопросы. Но дайте мне слово, что вы исполните сначала то, что должен обязательно исполнить человек, именно человек, который собирается мне помочь. Вы должны присутствовать при моём приступе, вы должны быть со мной, видеть меня, наблюдать всё, что произойдёт со мной, и не отворачиваться при этом, не уходить, не убегать, как бы страшно и неприятно вам не было. — Он чуть ли не заламывал свои настоящие, человеческие руки.
Я держал ушки на макушке, пока мало что понимая.
