притом большая свинья. Та ещё свинья. Так сказать, «ами кошон».
Но действие еще не закончилось. Наступала развязка. Бегемот, подождав немного, повернулся и бросился к лагуне, на полной скорости вбежал в воду и помчался по мелководью, вздымая фонтаны брызг, словно пытаясь досадить крокодилу и отомстить ему.
Крокодил испугался и мигом ушел в глубину: вопреки распространенному мнению эти грозные высшие пресмыкающиеся не нападают на гиппопотамов.
Прошло еще две-три томительных минуты, улеглась вода, успокоились волны, поднятые водяной свиньей. И зубастый злодей, прямой потомок динозавров, снова всплыл, выбрался на берег и, переступая кривыми лапами и мотая в противофазе головой и хвостом, подбежал к мертвой антилопе, теперь уже без помех надежно ухватил еще теплый труп и, легко волоча небольшое, в общем, тельце, вполз в мутные воды и утащил добычу на дно.
Снова под голубым небом установились спокойствие и тишина. Сюжет закончился. Замелькали на экране полосы, и я уже начал расслабляться, как вдруг раздался яростный рёв Казимира, причинивший мне настоящие физические мучения.
— Я не могу! — визжал он, и жуткая гиппопотамья морда его наливалась красным. — Не хочу-у-у! — ревел Казимир и ворочался в глубоком кресле, и сучил ногами, и размахивал руками, словно боролся с невидимым противником, с загадочной потусторонней силой.
Но будто сильный ветер снес, стащил его с кресла и начал упорно подталкивать к раздвижным, застекленным пупырчатым матовым стеклом, дверям, которые предварительно разъехались, открыв проход в смежную квадратную комнату.
Я с нарастающей тревогой, с которой почему-то никак не мог справиться, последовал за визжащим, как поросенок, Казимиром. Открылась еще одна дверь, и, вслед за окончательно теряющим все остатки человеческого облика профессором (!) я ступил на красноватый песок искусно воссозданной в декорациях африканской полупустыни, под сияющее голубизной небо огромного, напоминающего кинопавильон, зала.
Казимиру, кажется, становилось все хуже и хуже, и, странное дело, я как бы ощущал себя в его шкуре, страдая от мучительной тошноты.
Он, как молекула в броуновском движении, метался по грандиозному павильону, то хрюкая, то визжа, то ревя, а я покорно встал недалеко от автоматически закрывшейся двери и, держа данное ему слово, наблюдал за человеком-гиппопотамом. Несмотря на ухудшающееся на глазах состояние и липкий, обволакивающий саспенс, который я все сильнее ощущал, у меня еще хватило сил подумать, что сейчас должна последовать сцена, подобная только что покачанной на экране телевизора, но и не угадал и не ошибся.
Все разыгралось без драматических выкрутасов и завихрений, без третьего лишнего — крокодила.
На гребень одного из декоративных барханов взбежала появившаяся откуда ни возьмись точно такая же, как в телесюжете, антилопа, песчаного цвета и безрогая.
Казимир тут же бросился к ней, пытаясь поймать и схватить, но казалось, ему никогда не удастся сделать это. Однако я все время забывал о том, что передо мной визжал и бегал за антилопой не человек как таковой, а некое существо, весьма от него отличное, и поэтому подходить к оценке его возможностей с человеческими мерками было бы слишком самонадеянно.
И действительно, с непостижимой ловкостью и проворством, присущими скорее представителям семейства кошачьих, человек с головой бегемота и с незрячими (?!), прикрытыми морщинистыми пленками век, глазами, всего через пятнадцать-двадцать секунд настиг быстроногую газель и, держась человеческими руками за голову и круп несчастной жертвы, присосался гиппопотамьей пастью к ее стройной шее, словно вампир или вурдалак. Но дальше дело пошло медленнее, чуть ли совсем не застопорилось.
Там, в видеоролике, телевизионный, так сказать, гиппопотам скусил антилопе голову за считанные секунды. А здесь, в павильоне, вся эта кошмарная процедура растянулась на целую вечность. Имелось три привходящих обстоятельства, затруднивших Казимиру «усекновение главы», которое он обречен был произвести, понукаемый неведомой злой силой.
Во-первых, «фронт работы» не был, в отличие от телесюжета, подготовлен крокодилом, и справиться хотя и не со столь мощной, но все же мускулистой и приличного объема шеей газели, представлялось нелегким делом.
Во-вторых, гиппопотамья голова, венчавшая шею Казимира, имела пропорциональные человеческому туловищу размеры, то есть не слишком большие, поэтому он не мог, как гиппопотам в сюжете, надвинуть пасть на головку антилопы, чтобы разом окончить дело. Точно также не мог он, терзая ее шею сбоку, одним махом нанести смертельную рану, быстро убить предназначенное на неведомое заклание животное.
И в третьих, хотя гиппопотамы и обладают чудесными зубами (из которых изготовляют, кстати, лучшие зубные протезы — разумеется, для людей и, разумеется, страшно дорогие), но они являются все-таки зубами травоядного млекопитающего и не приспособлены так совершенно для «разделки мясных туш», как кинжалоподобные зубы страшного хищника — крокодила.
В общем, они замучили друг друга. Казимиру приходилось не «резать» мышцы, как удается это хищникам своими специально приспособленными для этого зубами, а словно «прожевывать» их, добираясь до горла и позвоночника антилопы. Она же никак не могла хотя бы потерять сознание, чтобы не созерцать всего этого ужаса и не чувствовать страшной боли, причиняемой ей неумелым убийцей поневоле.
Кровь хлестала фонтаном, дико хрюкал и урчал Казимир; сумасшедше, истошно верещала антилопа. Этот сюрреалистический кошмар при всем его ужасе переносить было бы гораздо легче, если бы передо мной разыгрывалось просто сцена из жизни животных, сцена «борьбы за энергию». Но здесь присутствовала совсем иная подоплека, заключавшаяся в пока неизвестном и непонятном мне проклятье, висевшем над бедным Казимиром, и потому страшно мучились все трое — и он, и я, и антилопа. Неудержимо тянуло на «харч», хотя в других обстоятельствах я более или менее достойно перенес бы подобное зрелище.
Меня вырвало прямо на красный бутафорский песок, и могучий инстинкт самосохранения погнал меня к выходу. Шатаясь, как пьяный, на дрожащих, ослабевших ногах, подбирался я к дверям, предусмотрительно распахнувшимся передо мной, будто предлагая, приглашая переступить порог, который отрежет мне путь к спасению Казимира. Если я не выдержу и переступлю его, прежде чем закончится приступ у профессора, это безмерно осложнит мне выполнение задачи по прекращению, приостановке «стравливания» пространства из нашей Вселенной, а, в исключительных обстоятельствах, и по ликвидации действующей «кротовой норы», «развальцованной трубки». Я не должен спасовать, не должен уйти, — я должен вытерпеть, потому что не имею права упускать случай, приведший меня в кабинет одного из трех главных действующих лиц, сумевших сделать нашу Вселенную полузамкнутой, пробивших окно в Ужасное Великое Нечто. Если я выдержу эту пытку, то Казимир поможет мне выполнить задание, а я помогу ему в его беде. Почему-то я был уверен, что судьба человека-гиппопотама накрепко связана, сплетена с предметом беспокойства нашего Департамента и лично Шефа. Не говоря уже о физиках-теоретиках. Интуиция подсказывала мне, что помочь Казимиру — и значило выполнить данное мне задание, а выполнить задание — и значило помочь Казимиру.
Этими спутанными мыслями тщился я отвлечь самого себя от мучительных спазм, продолжавших выворачивать пустой желудок, от раскалённой, пронизывавшей снизу доверху весь позвоночник, боли, тупо наблюдая, как беснующийся человек с изуродованной натурой и психикой пытается перекусить шейные позвонки уже не верещавшей, а только хрипевшей антилопе.
Словно слепой, вытянув перед собой руки и растопырив пальцы, и при этом нелепо вывернув голову, чтобы не спускать глаз с Казимира, я нечеловеческим усилием воли заставил себя отойти прочь от двери. Я чувствовал, что побеждаю, что должен победить.
Двери снова закрылись. Всему на свете приходит конец. Даже нашей старушке Вселенной. И настал миг, когда Казимир убил антилопу — и не просто убил, а как и гиппопотам из телесюжета, перегрыз ей горло. Он бросил на песок голову с невероятно размочаленным огрызком с трудом перегрызенной им шеи и отпустил руку, державшую холку газели.
