по пятам, удержали меня за плечи.
Чудовища спускались нам навстречу, и я еле удерживался от того, чтобы кубарем не скатиться вниз по лестнице. Дёрти куда-то исчез, и я ничего не понимал. Нам пришлось расходиться на чрезвычайно узкой, без перил, лестнице. Я, как сейчас помню, весь взмок, разумеется, отнюдь не от преодоления крутых лестничных маршей. Каким-то чудом мы разминулись, и вскоре я перешагнул высокий порог лаборатории Трезора.
Дёрти, неизвестно как опередивший нас, был уже тут! Он сделал дёртикам знак, и они удалились.
Сидевший в центре комнаты обнаженный до пояса доктор Роберт даже не повернулся в мою сторону, но я, словно почувствовав, услышав его властный мысленный приказ, покорно приблизился к нему и встал рядом.
Стояла тишина. Лишь иногда потрескивал в странной чаше на треножнике огонь, дым от которого бесшумно улетал через незастекленные проемы в незапятнанную синеву высокого неба.
Молча смотрел на меня Дёрти. Молча сидел на низенькой табуретке доктор Роберт — огромный детина с черными кудрявыми волосами и такой же курчавой мощной черной бородищей. Странный золотистый загар покрывал его атлетический торс, бычью шею и крепкие руки.
Вдруг что-то произошло. Никто не стронулся с места, не шевельнулся, не нарушил тишину какой-либо посторонний звук, но я всем телом ощутил невидимое глазу, пугающее меня движение. Сердце мое упало, внутри меня словно зажегся, засиял и засветился молочно-белый кристалл. Я испытывал ни с чем не сравнимое ощущение поразительной четкости и ясности сознания и не чувствовал ничего, кроме неизвестно откуда пришедшего ко мне дыхания смерти. Страшное отчаяние овладело мной в этот миг. Словно стеной, прозрачной, но непреодолимой, отделило меня от остального мира, и не видел я возможности спастись от надвинувшейся на меня мучительной безысходности, от жестокого осознания неминуемости и неотвратимости смерти и никак не мог я избавиться от ощупывающей, испытывающей меня, копающейся во мне силы.
В это время доктор Роберт все-таки повернулся ко мне, и в следующее мгновение я ощутил болезненный укол в позвоночник и вскоре, кажется, потерял сознание — точно этого не знаю и не могу сказать до сих пор.
Когда я снова пришел в себя, то увидел, что в комнате все осталось по-прежнему. Так же дымилась чаша на треножнике, синело небо за окном, сидел с безразличным видом доктор Роберт, стоял, ухмыляясь, профессор Дёрти. Я чувствовал себя вполне нормально и более или менее спокойно, но с облегчением покинул резиденцию Роберта, когда Дёрти сказал мне, что нам пора идти.
Мы вернулись в мой кабинет, уселись в кресла, но что-то мне мешало, и вдруг я понял, что. Я сорвался с места и побежал в ванную.
Страшная догадка подтвердилась. Из зеркала на меня смотрела слепыми, прикрытыми плотно сомкнутыми веками, глазами страшная и уродливая голова гиппопотама, точно такая же, которая венчала тела несчастных кукол, попавшихся нам на лестнице по пути к доктору Роберту. Я машинально ощупывал свое лицо — нет, теперь уже не лицо, а морду, или если хотите, «морду лица» и, главное, — глаза, которые у меня, как и у изуродованных пробными экспериментами кукол, оказались закрытыми. Однако я все видел, как и раньше.
Несколько секунд я изучал свой новых облик и, наконец, нечеловеческий рев, испугавший меня самого, исторгся, извергнулся, казалось, из самых глубин моей души. Я бросился в кабинет, намереваясь растерзать профессора Дёрти, но вбежав туда, наткнулся, словно на стену, на его дьявольский, сатанинский смех. Я не мог тронуть его и пальцем, это было выше моих сил, и я понял, что более не способен управлять собой, что меня водит какая-то неодолимая сила, чья-то злая воля, чья-то всемогущая рука.
Сам не знаю, как оказался я снова в кресле, и Дёрти поведал мне следующее.
— Чаплински, — сказал он, — я сообщаю вам, что теперь вы — монстр. Вы подключены к внешнему сердцу, которое я создал на исходе своей жизни. Но подключены не непосредственно, не напрямую, а через Кэса Чея. С внешним сердцем Кэс будет существовать сколь угодно долго — фактически, вечно, и вечно будете мучиться вы, Казимир.
Каждый день придется вам смотреть сюжет, что вы видели позавчера, где крокодил и гиппопотам убивают антилопу. А после этого вы станете гоняться за настоящей антилопой, пока не зарежете ее, как монстр, как хищник, — не ножом, не кинжалом, а своими собственными зубами. И только когда вы умертвите антилопу, приступ закончится. Но на следующий день все повторится сначала. И каждый раз вы будете близки к безумию, но никогда не сойдете с ума, и это удвоит ваши мучения.
А бессмертный Кэс Чей, в которого доктор Роберт перелил часть моего менталитета, станет еще активнее нести людям зло и напасти. И, как и вы, он измучается от своего бессмертия, и от этого его злоба и ненависть к людям будут возрастать и возрастать. И своими мучениями вы с Кэсом Чеем заплатите за людские грехи, страдая сами и принося страдание людям, а люди, страдая, заплатят за ваши грехи своими мучениями.
Словно неистребимый Сатана будет путешествовать Кэс Чей по Космосу, а, имея возможность беспрепятственно проникать по тоннелю в соседнюю нам расширяющуюся Вселенную, станет впоследствии наводить ужас и на тамошних, еще неизвестных нам, обитателей. Как знать, быть может, проникнет он и в другие, неведомые нам Миры, чтобы и там напоминать Разуму о существовании зла.
А остановить это сможет лишь тот землянин, и не просто землянин, а человек, который спустится с неба к вам в узилище, который не испугается вашего приступа, который, не отворачиваясь, увидит ваши мучения и перетерпит свои и который потом разыщет яйцо в необъятной Вселенной и, разбив его, принесет смерть Кэсу Чею, а с вас сбросит проклятье и освободит…
Я проклинаю вас, Казимир Чаплински, малодушного и трусливого мозгляка.
Я проклинаю Кэса Чея, властолюбивого пошляка, фарисея и выскочку.
Я проклинаю людей, начавших уродовать мою душу с самого моего рождения.
Я проклинаю своих соучеников, которые на перемене тайком обламывали кончики остро отточенных мной карандашей.
Я проклинаю своих учителей, которые пичкали меня своими наставлениями, подавляли меня.
Я проклинаю тупых чиновников с их глупостью, подлостью и недомыслием, угробивших мою молодость.
Я проклинаю Хаббла и Вилера и всех, которые эксплуатировали мой мозг.
Я проклинаю всех моих ненавистников и доброхотов, врагов и льстецов, кумиров и рабов.
Я проклинаю своего пьяницу-отца и глупую мать, которая родила меня.
Я проклинаю страну, где я жил, Землю и Млечный Путь.
Я проклинаю всю нашу Вселенную, весь наш подлый Мир.
С этими словами Джестер Дёрти со страшным выражением муки на полыхающем нездоровом румянцем лице вышел вон.
17
Казимир откинулся в кресле, наблюдая за моей реакцией.
Я молчал, переваривая услышанное. Жутким мистическим холодом пахнуло на меня. Но мистика мистикой, а я слышал кое-что об автономном сердце. Ведь одним из подходов к его созданию была разработана доктором Эдди Лоренсом из нашего Медицинского Отдела процедура «откидывания мозгов на дуршлаг». Так что задача моя осложнялась. Если уж большую трудность представлял розыск действующего тоннеля, то поиск внешнего сердца, яйца, в отличие от тоннеля мало себя проявляющего внешне, виделся совершенно безнадежным делом.
Казимир вернул меня к разговору.
— После тяжелого, можно сказать, предсмертного, проклятья-завещания Дёрти я впал в глубокую депрессию. Будто повиснув между небом и землей, я почти весь день не вставал из кресла, пытаясь постигнуть и осознать свалившееся на меня горе. Но вечером неодолимая сила погнала меня к телевизору, заставила включить его и смотреть сюжет, о котором вы, Саймон, уже имеете представление.
