давай Марио за дружбу между народами! Тот - залпом в рот и пепельницу роняет. Пока он бычки с полу собирал, я опять свою дозу к рыбкам. Тут его наконец пришибло. Я опять наливаю, говорю что-то пьяно- высокопарное. Марио только головой сочусвтвенно кивает: 'Яволь, яволь. Ферштейн, ферштейн'.
Ну всё, боец, хрен ты чего на утро вспомнишь! Думаю, надо парня разговорить, а для этого первое дело создать ощущение полной безопасности, чтоб самоконтроль над ситуацией ослаб. Я ему: 'Марио, ты за обстановочку не беспокойся. На курсе почти все койки пустые - все на выезде по институтским общагам у девочек. Щас мы с тобой хорошенько выпьем, ты мне, как последнему из Могикан, про своего папика расскажешь, а потом отведу я тебя к Сиву в комнату, положу спокойненько спать-почивать до завтра, хоть до утра, хоть до вечера. И не думай даже с этажа в таком виде выйти - это верный залёт. Всё, я твой ангел-хранитель. Приказываю во всём доверяться мне!'
И этот примитивный установочный раппорт сработал! Вижу - полный психологический контакт, защитного барьера нет, а говорилка у мужика ещё работает. Но надо бы провериться, прежде чем на откровения организм колоть. Ну я, типа, какие вопросы есть?
Марио: 'Йя, йя-аа, есть впрос! Что эст са-мо-хон? Я не понималь'.
Рассказал я ему в двух словах народный способ приготовления этого традиционного русского напитка; понятное дело, о том что сам ночами гнал - ни слова. Марио: 'Ф Ленинград очччень короший самохон. Ф Лондон софсем гофно. Муншайнинг - ббеээээ, пить не корошо. Софсем не фкусно и вониаэт!'
Я так и ох... охренел, в общем. Думаю, как бы мужика не спугнуть. Задай прямой вопрос, типа 'а ты откуда знаешь', и всё - пропало дело. Сразу контроль врубит. Я так аккуратненько: 'Да, Марио, это ты верно заметил. Я полностью согласен. А давно ты его пил?'
Марио: 'Пошти десят лет фзат! На стажирофка. Только отучилься и направили. Русский старый эмигрант, арапский новый эммигрант, негры всякие - арбайтен училься. Много работа било - фсё в плохий кфарталы! А я арбайтен! То пшеки делаль - софсем нефкусный самохон, па-ра-ша. А утро голофа болить. А мне надо с молотенькой фройлин арбайтен. А у меня колофа болить и пить хочу. А всё рафно работу сделаль - девочка любит не этот голофа!'
Я: 'Марио, так сколько ж тебе лет?'
Марио: 'А мнока уже. До пениса! Ха-ха-ха! Что ф удостоверении прафда что ли! Как фотокрафия выглядит - так и напишут'.
Я: 'А как ты так молодо выглядишь, что тебя Торстен ровестником считает?'
Марио: 'Та ф ФРГ ездил. Ф тысяча девьятисот восемдесь-ятом. В Ферхни Бавария, маленки частни клиника. Смешно, я там невротиком прикидаться! Чтопы фрачи не саподосрили, что такой думкопф ф тватцат восем кочет фыклядить на фосемнатцат! Фокрук одни фрау ф восрасте и я! Ха-ха-ха! У нас гофно, и у вас гофно. Ничего не мохут. Фсе хирурги-плястики гофно. Им картопель чистит, а не лицо. Ф Сападной Германия мохут карашо! И волосы мне с круди и жопы лазером видерали. Ха-ха-ха! Всё как для фрау. Потом ваапще бештралюнг делали - чтопы и на морда мало росли. А фсе думали, какой молёдой думкопф! Ха-ха- ха!'
Тут Марио замолчал. Что бы не сбивать его с пути откровений, мне надо было срочно задать какой- нибудь неопасный вопрос: 'Марио, а кто твой отец?'
Марио: 'А мой отец короший. Ф наша армия собак разводиль. Сержант, капраль быль фсего. На пенсия сейчас. Сейчас дома собак содержиль - софсем мало собак, пиать собак всего содержиль. И дед мой для армия собак разводиль. Ещё для Хитлера разводиль. В армия не быль таже ф фойну - у него Вермахт собак браль, а деда не браль! Дафай налифай. Пить за них корошо!'
Тут я понял свою тактическую ошибку - новой рюмки Марио не выдержит. Я плеснул ему совсем чуть-чуть, на донышко, но этого хватило. Через пять минут я тащил его по коридору в комнату Сива, как командира из окружения. А ещё через минуту сам мирно храпел на первой попавшейся койке - всё же я тоже порядком нажрался, а на моей койке уже отдыхал Торстен.
Утром я никому ничего не сказал. Ну во-первых, Марио был мужик хороший. Во-вторых, он ни хрена не помнил вчерашний вечер, стойкая амнезия начиналась с момента, как заснул Торстен. В-третьих, мужик мог просто удачно сбрехнуть, а я наивняк кинуть - поверить. В четвёртых, если он сказал правду, то значит он из Штази, а это была дружественная организация. В пятых, я уже сказал - был я человеком мирным и срать хотел на всякие там Особотделы, КГБ-ГРУ. Чего в герои рваться? Чем меньше говоришь - тем лучше спать, а такие дела мне нервную систему совсем не укрепляли. В-шестых, у Коли все рыбки сдохли. А это уже серьёзная причина для молчания.
АКАДЕМИК ПАВЛОВСКИЙ И ПСИХИАТРИЯ
На пятом курсе у нас занятия шли так называемыми 'циклами'. Это когда целый месяц изо дня в день на одну и туже кафедру ходишь. Вот явились мы на цикл Психиатрии. Препод у нас попался дельный - подполковник Рустам Фархадыч Мулюков. У этого дядьки, кроме таланта колоть своих больных на все их душевные проблемы, был еще талантище незаурядного рассказчика. На занятиях у этого доктора было очень интересно. Мы на 'Психи' бежали как в театр одного актера - быстренько обход сделаем, а потом словно дети малые сядем в кружок вокруг Фархадыча и слушаем его нескончаемую 'Сагу о Психитрах', 'Баллады о Шизиках' и 'Эпос Военной Дурки'. Сейчас от досады локти кусаю, что тогда его истории не записал. И вот однажды приступили мы к Мулюкову и вопрошаем, а какой же самый смешной случай и с каким больным произошел. С шизофреником или циклотимиком? Тот и отвечает - мол и не с шизофреником, и не не с параноиком, а с академиком! С нормальным здоровым академиком.
Ещё при нас между Клиникой Психиатрии и бывшим стадионом Академии росло с десяток здоровенных и видимо очень старых берёз. С ними и связана эта история, хотя само событие случилось задолго до моего поколения курсантов:
Как-то раз сбежал из нашей 'Дурки' кто-то буйный. Уж как там этот больной умудрился смыться, и какой там ляп постовые санитары и фельдшера допустили, уже не помню. В общем хватились - опасного психа 'в кругляке' нет. 'Кругляком' называли специальную круглую палату постоянного наблюдения, где одни острые психотики, и те даже не в смирительных рубашках, а прямо к кроватям полотенцами привязаны. Персонал всю клинику перерыл - нигде нет. Дежурному врачу ничего не остаётся, как звонить в ближайший опорный пункт милиции, что на Финбане - в такой ситуации этого требовала инструкция. Милиция, тоже как положено, прибыла и давай первым делом территорию около кафедры прочесывать.
В те далёкие славные советские годы Начальником ВМА был академик генерал-лейтенант Павловский (об этом выдающемся учёном с мировым именем лучше всего на Кафедре Биологии спросить, откуда тот 'родом'). Проходил как-то Павловский (по-гражданке, не в форме) мимо Психиатрии и заметил на одной берёзе здоровый гриб-чагу. Кто забыл, то напомню - чага, это очень редкий гриб из семейства трутовиков, обладающий ценными целебными свойствами. Отвар из него, или чаговый чай, сильный естественный биостимулятор. Так вот, Павловский дед был бывалый, по таёжным экспедициям наскитавшийся, достал перочинный нож, скинул пальто и залез на ту берёзу чагу срезать. А что, он самый главный начальник, ему можно.
Выбежали менты и видят - прямо перед Клиникой Психиатрии дедок в одной рубахе на заснеженной берёзе сидит.
- Кто такой?
- Академик, генерал, здесь всем начальник!
- А что там делаешь?
- Грибы собираю.
Павловский, конечно, поупирался, что-то там орал, что он и вправду генерал-лейтенант медицинской службы и действительный член обоих академий, мол не только Медицинских Наук, но как биолог ещё и академик 'большой' Академии Наук СССР... Все равно менты его с берёзки содрали, скрутили, повязали и в 'Дурку' благополучно доставили. А там как дежурный офицер своего самого-самого начальника увидел - сразу на вытяжку, куча извинений. Отпустили деда, а тот дежурный врач сам на березу полез чагу
