Журнал Наш Современник 2009 #3

НАТАЛЬЯ БЛУДИЛИНА

О КРИТИКЕ КАК О 'СОВЕСТНОМ

СЛУЖЕНИИ'

Литература и соответственно критика в России с конца 1980-х годов полярно разделились на два непримиримых лагеря: 'либеральный' и 'патриотический', со своими отдельными писательскими союзами и печатными органами и даже литературными премиями, 'обслуживающими' строго определённое направление. Чужакам из другого лагеря вход всюду строго запрещён. Общей для всех направлений критики нет. Она стала служанкой общекорпоративных интересов, хвалебно отзывающейся о 'своих' и враждебно о 'чужаках'. Одни критики преданно обслуживают творчество писателей с именем и желательно с деньгами, другая 'прогрессивная' их часть заведует дележом литературных премий и прочих благ, перепадающих литераторам. Об истинном предназначении критики они либо благополучно забыли, либо лукаво приговаривают: 'Не те времена, брат, не до высокого искусства!' Успешные пристроились. Другие чаще молчат, ибо совестно и скучно работать без царя в голове и без сердца в груди за деньги, а писать о высоком и чистом искусстве приходится на чистом энтузиазме. А читатель уже и отучился ожидать настоящего правдивого рассказа о современной русской литературе, чем традиционно славилась русская критика, он просто скромно желает знать, что можно почитать для ума и сердца самому и подрастающим детям, доброго честного совета ждёт от критиков. Дождется ли? И вновь встаёт хорошо забытый вопрос: 'Чему и кому служит критика?'

Идеологическая злоба дня всегда давала и даёт основание для провозглашения тех или иных общих принципов литературной критики: она придаёт критику уверенность в своей сопричастности истории страны, духовной и национальной общности и силу в 'жизнеутверждающей' борьбе за культуру.

Либеральная критика упорно отстаивает мнение, что ее работа — это нечто иное, нежели вынесение верных суждений во имя 'истинных' принципов. На наш взгляд, худшее из прегрешений либеральной критики — не идеологич-ность, а замалчивание идеологичности, это преступное умолчание — убаюкивающий самообман.

Большинство критиков пишет о глубинной связи между изучаемым произведением, писателем и его временем; так почему же утрачивается эта связь применительно к их собственному творчеству? В рассуждениях любой критики непременно проявляется и суждение о себе самой. Познание другого происходит в 'со-рождении' на свет вместе с ним, утверждал ещё греческий философ Анаксимандр. Конечно, критику нельзя рассматривать лишь как некую совокупность оценок, она, по своей сути, есть серьёзная мыслительная деятельность, глубоко укоренённая в историческом (проживаемом именно в его время!) и субъективном (переживаемом только в его душе!) существовании человека. Каждый воспринимает свою деятельность по-разному. Но должен

быть в душе некий Абсолют, стремление к которому придаёт свет истинности в любой деятельности, тем более в критике, которая участвует в созидании 'мыслительного пространства' наших дней.

Абсолют находит воплощение в идеале - как высшем идейном и эстетическом совершенстве, который становится конечной степенью стремлений. Идейное и эстетическое — два начала критики, которые должны быть нераздельны, но их гармония нарушалась критиками всегда — перекос шел в ту или иную сторону.

Если девиз критики — 'искусство для искусства', она анализирует произведения только в соответствии с неким совершенным по художественной форме образцом. Тогда критика становится эстетской, но лишённой идеи.

Критика будет идейной, если она ищет воплощения Абсолюта в идее, в замысле художественного произведения.

Такая 'идейная' критика, пренебрегающая эстетическими моментами литературного творчества, для литературы таит не меньше опасности, чем критика эстетская. Марксистская критика в советский период объявляла совершенными произведения, правильные с точки зрения идеологии, и с её помощью иные бездарные толстенные опусы объявлялись чуть ли не классикой, авторы их награждались Сталинскими и другими премиями и т. п.

Не следует путать такую 'идейную' критику с идеальной критикой, как в XIX и начале XX века именовали критику, признающую в своем миросозерцании первоосновой — дух, Бога (Апп. Григорьев, В. В. Розанов и др.). Св. Тихон Задонский учил 'прозревать во внешних событиях вечные истины'. Не есть ли это сегодня подлинная задача идеальной критики? Прозревать в слове знак и воплощение истины.

Для одних Царство Божие по-прежнему — в материальном изобилии, для других — в духовном богатстве. И вчера, и сегодня каждый человек внутренне решал и решает этот вопрос для себя лично, а государство и общество — за всех и для всех.

Напомним, что идеология — учение об идеях (гр.), система идей, представлений, понятий, выраженная в различных формах общественного сознания (в философии, политических взглядах, морали, искусстве, религии).

Сейчас говорят об отсутствии идеологии, значит, сейчас напрочь отсутствует общественное сознание и его формы? Нонсенс.

Марксизм утверждал, что идеология определяется, в конечном счете, условиями материальной жизни общества, является отражением общественного бытия в сознании людей и, раз возникши, в свою очередь активно воздействует на развитие общества. Далее читаем учебник марксизма-ленинизма: 'В классовом обществе идеология всегда является классовой. Господствующая идеология выражает и защищает интересы господствующего в данном обществе класса'.

Так ли сильно что-то изменилось в умах в решении 'основного вопроса философии' после крушения практики марксизма в России? По-прежнему и в нынешнем капиталистическом строе первоосновой, сущностью всех вещей и явлений большинство (и господствующее, и униженное) признаёт материальное начало.

Историк русской философии Зеньковский говорил, что русское миросозерцание традиционно, прежде всего — морально.

Марксисты же загнали этику в дальний угол. Для ярого русофоба и ненавистника России Карла Маркса главное — 'материя', то есть онтология, и 'исторический материализм', то есть социология. Совершенно нерусская тематика, сохранившаяся и поныне в идеях либерализма.

Отстаивание приоритета 'духовного' над материальным как было уделом меньшинства, идеалистов (в их числе и лучших писателей и критиков), так и осталось. Но только усилиями этого меньшинства можно в сознании народа изменить 'определяющее' начало жизни — материальное ('вдолбленное' в нас марксистской идеологией, и 'долбежка' эта продолжается ныне в либеральных масс-медиа!) — на духовное.

Общепризнанно, что писатель говорит о предметах и явлениях действительности, существующих вне языка. Есть такое ёмкое определение литературы: 'Мир существует, писатель пишет'. У критика иной предмет для познания — не 'мир', а слово другого.

Критику называют 'словом о слове'. Поэтому одной из задач профессиональной критики является выработка своего стиля — языка, по своей семантике, логичности 'системно связанного' с изучаемым произведением — каждый писатель требует определённого языка описания. Тогда удаётся 'свежо' и 'адекватно' творческому замыслу раскрыть его 'тайну'. А ключ к познанию чужого слова не только в расшифровке смыслов произведения, но и в 'реконструкции' правил и условий их создания. В литературе смысл и предлагает себя, и ускользает, за этой игрой смыслов, их уклончивостью скрывается великая особенность словесности вопрошать мир, но при этом не давать готовых ответов — догматика чужда художеству. Да и чистых вопросов нет, они рассыпаны, рассеяны по всему произведению в образах, деталях описаний, в метафорах и т. д. Собрать их воедино в систему смыслов и при этом не нарушить магию художества — трудная задача. Может быть, поэтому писатели всегда сетуют на критиков: на непонимание