Журнал Наш Современник 2009 #3

сути их творений, на грубое критическое 'насилие' над тонким духовным 'естеством' искусства. Сознание слова не как инструмента или украшения, а как знака истины сближает и роднит критика и писателя.

Редко кому удается в исхоженном исследователями художественном тексте открыть нечто 'скрытое' от глаз въедливых критиков, 'глубинное', 'тайное', до сих пор чудом не замеченное. Тогда критик, как ремесленник, начинает 'раскапывать' не внутреннее пространство произведения, а внешнее, углубляясь в аналогии и т. п.

Аналитическая критика главным образом ищет 'источники', изучаемое произведение всякий раз соотносится с чем-то иным, стоящим за литературой. Таким 'стоящим за' может быть другое, более раннее произведение, то или иное обстоятельство биографии автора, либо 'страсть', которую писатель реально испытывает в жизни и 'выражает' в своём творчестве. Здесь важно не столько то, с чем соотносится произведение, сколько сама природа соотношения; во всякой объективной критике она одна и та же — соотношение носит характер аналогии, а это предполагает уверенность, что писать — значит лишь воспроизводить, копировать, чем-либо вдохновляться и т. п. Как только перестает быть видна аналогия, самый суровый критик-рационалист с доверчивым почтением склоняется перед 'таинством' творчества. Парадокс заключается в том, что сходства с образцом объясняются в духе строжайшего позитивизма, а различия — в духе 'магии'.

Но ведь столь же успешно можно утверждать и другое — что литературное творчество начинается именно там, где оно подвергает изменению свой предмет (или то, от чего оно отправляется). Поэтическое воображение не формирует, а деформирует образы (В. В. Розанов убедительно доказал это в своих статьях о Гоголе).

Например, описание страсти не всегда проистекает из страсти, пережитой в действительности, часто отрицание реально пережитого не менее важно. Реальные движущие мотивы творчества: желание, страсть, неудовлетворенность и т. д. — могут порождать противоположные им душевные представления, и, как результат этой инверсии, явиться в произведении художественной фантазией, компенсирующей отвергаемую действительность. Соотношение творчества и действительности вовсе не обязательно состоит в сходстве. По глубинной своей сути словесность 'нереалистична'.

Литература 'удваивает' действительность, при этом не сливаясь с ней; вытягивает её из тьмы неназванного, заставляет её дышать и обретать смысл в ином — художественном измерении. Писатель вызывает к жизни целые миры. Внушающая сила слова заставляет нас грезить этими запредельными мирами. В этом — особое могущество логоса.

Отказ от постановки вопроса о сущности литературы означает, что существо это предполагается извечным, или природным — одним словом, что литература есть нечто само собой разумеющееся.

Но что же такое литература? Зачем писатели пишут? Разве Шолохов писал из тех же побуждений, что и Лермонтов?

Не задаваться такими вопросами — значит, уже ответить на них… то есть принять традиционную точку зрения обыденного здравого смысла, согласно которой писатель пишет просто-напросто ради самовыражения, а существо литературы состоит в передаче чувств и страстей (точка зрения и любительской критики).

Подтверждением вышесказанного могут служить слова поэта и критика Рильке: 'У каждого художника должен быть первоэлемент своего искусства, понимаемый и технически (совокупность приёмов, позволяющих художнику выразить свой мир), и идейно (великая идея, которой он поклоняется и которую жаждет увидеть осуществленной в жизни)… Художник творит в трёх мирах: вечная природа, страдающая и мстящая, когда насилие человека над нею переходит предел; человеческое общество, к которому относится и толпа, и бомонд, и индивидуй-созерцатель; собственная душа, Я художника. Эти три мира объединяет одно — культура'

Современная национальная литературная критика служит логосу, в котором испокон века заключено духовное первоначало; ощущает себя причастной к традициям русской 'идеальной' критики; всецело располагается в нынешнем идеологическом контексте.

Идеологическая борьба по-прежнему присутствует в общественной жизни наряду с борьбой политической и экономической. Кто и как с нами (русским народом) ныне борется, мы все хорошо знаем — либералы своими 'реформами'. Вопрос в другом: какая идея поможет нам (русскому народу) выстоять в этой борьбе? — Русская, национальная идея, которая выражена во всех формах общественного сознания. Задача современной русской критики — в поддержке современной русской (не русскоязычной!) литературы, в отстаивании этой творческой идеи.

В чём же сущность этой идеи?

'Русская идея есть идея сердца, - писал философ Иван Ильин. — Идея созерцающего сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно; и передающее своё видение воле для действия, мысли для осознания и слова. Вот главный источник русской веры и русской культуры. Вот главная сила России и русской самобытности. Вот путь нашего возрождения и обновления. Вот то, что другие народы смутно чувствуют в русском духе, и когда верно узнают это, то преклоняются и начинают любить и чтить Россию'².

Если отнести эти слова к национальной критике, то она призвана блюсти и поддерживать этот дух любовной созерцательности и предметной свободы в русской литературе.

Вспомним еще раз И. Ильина: 'У русского художества свои заветы и традиции, свой национальный творческий акт; нет русского искусства без сердечного созерцания; нет его без свободного вдохновения; нет и не будет его без ответственного, предметного и совестного служения. А если будет всё это, то будет и впредь художественное искусство в России, со своим живым и глубоким содержанием и ритмом'³. Эти слова в высшей степени значимы и для нашей критики.

Рильке P. M. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. М., 1971. С. 162. Ильин И. А. Собрание сочинений. М., 1993. Т. 2. Кн. 1. С. 420. Там же. С. 429. Там же. С. 429.

n /mi r i ii

АЛЕКСАНДР АРЦИБАШЕВ

'БЫЛ ЛИ Я ПРАВ — РАССУДИТ ВРЕМЯ'

(К 85-летию со дня рождения Юрия Васильевича Бондарева)

О самом сокровенном мы говорим у ворот, когда расстаемся до следующего моего приезда в Ватутинки. Смотрю на Бондарева и восхищаюсь: мудрец с юношескими горящими глазами!

— Не люблю сумрачные дни, — говорит он, поднимая взгляд к небу: — всегда жду солнца… Жаль, зимой лучи лишь слегка золотят верхушки елей и берез, однако и это радует…