Вы, деньки мои — голуби белые, А часы — запоздалые зяблики, Вы почто отлетать собираетесь, Оставляете сад мой пустынею?

Аль осыпалось красное вишенье, Виноградье моё приувянуло, Али дубы матёрые, вечные Буреломом, как зверем, обглоданы,

Аль иссякла криница сердечная, Али веры ограда разрушилась, Али сам я — садовник испытанный, Не возмог прикормить вас молитвою?

Проворкуйте, всевышние голуби, И прожубруйте, дольние зяблики, Что без вас с моим вишеньем станется: Воронью оно в пищу достанется…

Словно незримая нить соединяет это печальное песнопение с последним стихотворным посвящением Николая Клюева Александру Добролюбову, написанным ещё через несколько лет, во время тяжкого вытегорского голода и гражданской бойни — между 1919-м и 1921 годами.

Пули в солнце, в росинке и в цветике маковом, У пеструшки яичко с кровавым белком, И любимую полку с Минеей, Аксаковым Посребрило, как луг, паутинным снежком.

Сиротеет церквушка… Микола с Егорием Обернулися тучкой — слезинкой небес, Над израненной нивой, родимым Поморием Пулемётом стрекочет и каркает бес.

На лежанке две тени — зловещие саваны Делят кус мертвечины не в час и не впрок. Пулемётного беса не выкурят ладаны — Обронила Россия моленный платок.

Александр Добролюбов — берёзынька белая Плачет травной росою, лесным родником: Ты катися, слеза, роковая, горелая, Побратайся с былинкой, с ночным светляком!

Схоронись в буреломе с дремучим валежником, Обернися алмазом, подземной струёй, Чтоб на братской могиле прозябнуть подснежником, Сочетая поэзию с тайной живой.

Где в это время находился сам Добролюбов — едва ли представится возможным когда-либо установить. За четыре десятилетия он, проповедуя своё учение, исходил Среднюю Россию, Крайний Север, Зауралье, Среднюю Азию, Кавказ… Не исключено, что в начале 20-х годов слух о нём, возможно, снова появившемся в Олонии, дошёл до Клюева… Впрочем, это лишь предположения. Достоверно известно, что, будучи долгое время 'апостолом и пророком' среди своих последователей, самолично устанавливающим и меняющим обряды, он в конце концов отверг всякую религию, отринув 'высшее существо свыше личности человека'. В начале 1930-х годов он поселился в Азербайджане, к середине десятилетия относятся его безуспешные попытки вернуться в литературу и единичные приезды в Москву и Ленинград, о которых Клюев уже ничего знать не мог. Скончался Добролюбов в доме старой украинки на станции Уджары весной 1945 года.

Ещё одна родная сестра Александра — Елена — стала для Клюева такой же духовной сестрой, как и погибшая Мария. Ей обращено стихотворение, истинную дату которого трудно установить, как, впрочем, и практически все даты недатированных клюевских стихотворений, опубликованных много позже их написания. А это — с характерным названием 'Предчувствие' — относят к 1909-му. Но, судя по стилю, оно создавалось годом-двумя раньше, ненамного после самоубийства Марии.

Пусть победней и сумрачней своды, Глуше стоны замученных жертв, Кто провидит грядущие годы, Тот за дверью могилы не мертв! Не тебе ль эту песню, голубка, Я в былом недалёком певал: Бился парус… Стремительно шлюпка Рассекала бушующий вал. И так много кипело отваги В необъятной, как море, груди. Мы с тобою, как вещие маги, Прозревали миры впереди.

Сама героиня этого стихотворения, тематически и стилистически сращивающегося с 'вольнолюбивой' лирикой 1905 года, — лишь 'с того берега', что за гранью пути земного, доносит 'предсмертный, рыдающий стон' до слуха поэта… Видимо, позднее, году в 1908-м, было написано другое, более совершенное стихотворение — 'Сказка', — также посвящённое Елене и опубликованное уже без заглавия и без посвящения… Здесь духовная сестра уже является в вещем сне той, что отдалённо напоминает и клюевскую мать, вечно строгую в своей сдержанной печали, и её единоверок, и тех 'сестёр', что встречал 'брат Николай' в своих странствиях и исканиях.

Зимы предчувствием объяты, Рыдают сосны на бору; Опять глухие казематы Тебе приснятся ввечеру.

Лишь станут сумерки синее, Туман окутает реку, — Отец, с верёвкою на шее, Придёт и сядет к камельку.

Жених с простреленною грудью, Сестра, погибшая в бою, — Все по вечернему безлюдью Сойдутся в хижину твою.

А Смерть останется за дверью, Как ночь, загадочно темна. И до рассвета суеверью Ты будешь слепо предана.

И не поверишь яви зрячей, Когда торжественно в ночи Тебе — за боль, за подвиг плача — Вручатся вечности ключи.

Пройдёт время — и Клюев сам будет на грани сна и яви встречать дорогих покойников и ублажать их, уже не вспоминая по отошедшем видении ни о каком 'суеверии', но воспринимая происходящее как воплощении вечности, дарованной Божьим Промыслом.

Елена Добролюбова после Октября покинула Россию и умерла на чужбине. Клюев об этом знать уже не мог.

А тогда, осенью 1907 года, он пишет ей письмо, где упоминает ещё одного ближайшего себе человека того грозового времени.

'Решился опять написать Вам — от Леонида Дмитриевича не получаю ничего, он велел мне писать В. С. Миролюбову, Тверская, 12, я посылал ему два заказных письма, но ответа не получал. Смею просить Вас — передать присланные стихи Миролюбову — или Л. Д.

Простите, пожалуйста, что я Вам пишу, но, поверьте, иначе не могу, не могу прямо-таки терпеть безответности. Очень тяжело не делиться с Леонидом Дмитр/иевичем/ написанным. Если бы Вы знали мои чувства к нему — каждое его слово меня окрыляет — мне становится легче. 23 октября меня вновь зовут в солдаты — и мне страшно потерять из виду Леонида Дмитриевича — он моё утешенье.

9 месяцев прошло со дня моего свидания с Л. Д., тяжелы они были — долгие, долгие… И только, как свет небесный, изредка приходили его письма — скажите ему об этом.

Прошу Вас — отпишите до 23 октября, — а потом, поди знай, — куда моя голова — покатится'.

Леонид Дмитриевич Семёнов, внук знаменитого путешественника, получившего в 190б году для себя и всего своего потомства фамилию 'Семёнов-Тянь-Шаньский', был из тех русских мальчиков начала ХХ века, что в своих исканиях готовы с горящими сердцами идти, что называется, 'до упора', не взирая не то что на какие бы то ни было препятствия, а на течение самой жизни. Под впечатлением сиюминутного потрясения они готовы 'сжигать всё, чему поклонялись, и поклониться всему, что сжигали' и с тем же горячим упорством идти до конца в новом направлении…

Мария Добролюбова была страстной любовью Леонида и считалась его невестой. Сам же Семёнов, студент историко-филологического факультета Санкт-Петербургского университета, начинал как поэт- младосимволист с подражаний Сологубу, Бальмонту, Брюсову и, в особенности, Блоку, а в общественной жизни — как ярый монархист-'белоподкладочник'. После расстрела 9 января 1905 года он бросил университет и вступил в РСДРП. Александру Блоку он писал в это время письма, полные признаний в своем новом 'усовершенствовании': 'Набросился на Маркса, Энгельса, Каутского. Открытия для меня

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату