Лестрейд тяжело вздохнул.
— Полный тупик, Холмс! Я опросил снова этого наглеца и сказал ему, что он не Тим Пибоди, а всего лишь его копия. Постращал его, говоря, что он может быть привлечен к ответственности по делу о нападении на полковника Мэрдстона. Но я его не испугал! Он не стал запираться и сообщил, что он действительно не Тим Пибоди, а Мэтью Мэгвич — актер провинциального театра, по каким-то причинам из него выбывший. Он сидел на мели. Но вдруг ему улыбнулось счастье. Его заприметил владелец бакалейной лавки Тим Пибоди. Он пригласил актера к себе и сделал ему выгодное предложение, заключающееся в том, что его будут при надобности приглашать в лавку с тем, чтобы он изображал Тима Пибоди, когда у того появится надобность отлучиться на несколько дней. Ничего предосудительного актер в этом не предусмотрел, тем более что платил Пибоди хорошо, а работать Мэгвичу приходилось только при его отлучках. Он не интересовался, зачем Пибоди нужна была такая комбинация, полагая, что он обделывает свои коммерческие делишки. Дав согласие, Мэгвич изменил себе прическу, отпустил бачки так, как обычно носит их Тим Пибоди. Актерские способности помогли ему вжиться в роль. Говорить он стал с теми же интонациями, что и владелец лавки, перенял ряд его манер и привычек. Служащие в лавке и не подозревали, что в отдельные дни ими распоряжается фальшивый Тим Пибоди. В общих чертах Мэгвич усвоил себе порядки, установленные в лавке. Он делал в отсутствие Тима Пибоди отдельные мелкие распоряжения, какие сделал бы сам хозяин лавки. Если возникал какой-нибудь более серьезный вопрос, то он откладывал его в сторону, говоря, что еще подумает, как поступить. Все у него шло так хорошо, что служащие и не замечали, когда настоящий Тим Пибоди возвращается к себе. Я попытался было обязать его извещением Скотленд-Ярда о появлении Тима Пибоди, но тот от такого решительно отказался. Он нахально заявил мне, что предпочитает сидеть под замком, ибо он актер, а не предатель. Он-де откровенно рассказал мне историю своего найма, ему хорошо платили, требовать от него черней неблагодарности к своему хозяину у меня нет основания. А страшиться ему нечего: дактилоскопия его уже оправдала, он не был в Лондоне и никакого отношения к нападению на полковника Мэрдстона не имеет. И все это говорилось мне с таким неподражаемым достоинством, что диву можно было даваться. Приложил все свои актерские способности. Я отпустил его, Холмс.
— Ну, совершенно правильно поступили, Лестрейд, радуйтесь, что он еще не потребовал от вас извинений. Теперь вся тонкость ваших действий состоит в том, чтобы установить наблюдение за лавкой и накрыть Тима Пибоди при его возвращении. Не спутайте только их при задержании, чтобы не было нового конфуза. Извещать о своих приключениях актер, я полагаю, не будет, так как Тим Пибоди не ставит его в известность о том, куда он направится.
— Нет, Холмс, дело гораздо хуже, чем вы себе представляете. Я не могу задержать Тима Пибоди потому, что он уже задержан, он попался на взломе сейфа в одном учреждении. Вчера вечером в Скотленд-Ярд поступила депеша, извещающая об этом. От Нортгемптонской полиции. Завтра его доставят сюда. Но ведь беда в том, что я не смогу предъявить ему обвинения по поводу нападения на полковника Мэрдстона. У него алиби покрепче того, что он устраивал себе через актера Мэгвича. К моменту нападения на полковника Тим Пибоди уже три дня как находился под надежным замком полицейского участка в Нортгемптоне!
Когда он ушел, то Холмс откинулся на спинку кресла, задымил своей трубкой и посмотрел на меня испытывающе:
— Ну, что вы можете сказать, мой друг, по поводу так называемых вновь открывшихся обстоятельств?
Мне нечего было ответить на его вопрос. Я только пожал плечами и развел руки.
— Вот видите, как иногда совершенно очевидное оказывается невероятным. Несдержанный Лестрейд любит подчеркивать, что он доверяет только фактам. А теперь, как видите, факты, добытые им с легкостью, упавшие ему, что называется, «с неба», могут, похоже, расстроить его психику. Меня все это в панику не повергает. У меня такое впечатление, что круг поисков все же сужается.
Я ничего не мог сказать ему, так как, по моим понятиям, «круг поисков» был разорван.
— Я сейчас исчезну, дорогой Ватсон, скорее всего, меня и завтра не будет весь день. Но вы постарайтесь пока надолго из дома не отлучаться. — Он оделся и ушел, ничего более мне не сказав.
Через день после этого, уже к вечеру, Холмс подкатил к нашей квартире на Бейкер-стрит. Войдя в помещение, он поздоровался со мной и сказал, чтобы я побыстрее собирался, чтобы поехать с ним. Кеб ожидал на улице. Мы сели, и здесь я увидел Лестрейда, ожидавшего Холмса и меня в кебе. Помчались мы к дому полковника Мэрдстона. У ворот его стоял еще один кеб. Из него вышли трое в плащах и поздоровались с нами. Лестрейд повел нас к главному входу. На его вопрос, дома ли полковник Мэрдстон, лакей ответил утвердительно и открыл нам двери. Мы вошли в зал, и Лестрейд сказал лакею:
— Нас слишком много, чтобы поместиться в комнате полковника. Доложите ему о нас, я надеюсь, он примет нас в зале.
Через некоторое время полковник вышел к нам, несколько недоумевая, что нас так много. Он пригласил всех садиться и затем спросил, чем обязан таким вниманием. Лестрейда и меня он узнал с первого взгляда, а об остальных не имел никакого представления.
Один из новоприбывших, по выправке которого можно было сразу определить, что это военный, порылся в сумке и достал оттуда что-то завернутое в бумагу. Он развернул сверток и обратился к Мэрдстону:
— Скажите, полковник, это ваш пистолет?
— Без сомнения! Я очень рад, что вы нашли его. Это мой боевой товарищ, с которым я не расставался в своей африканской кампании.
— Посмотрите внимательно. Вы уверены, что это тот самый пистолет?
— Конечно уверен! На нем должен быть номер, зафиксированный в бумагах нашего штаба. Я же помню его наизусть: одиннадцать — девятьсот девятнадцать. Можете это проверить. Надеюсь, что вы его мне возвратите?
— Одну минуточку, полковник. Вот пуля, извлеченная из стены вашей комнаты, которую вы пытались всадить в преступника, напавшего на вас. Криминалисты подтверждают, что пуля выпущена из ствола вашего пистолета: на ней бороздки, соответствующие неровностям в канале ствола пистолета.
— Это и так очевидно, зачем нужен криминалист?
— Извините, полковник. Я — военный следователь Глесстон, и мне поручено заняться вашим делом. Вам придется собраться и проехать с нами.
— Но на каком основании?!
— Вы подозреваетесь в покушении на умышленное убийство.
— Я?! Вы в своем уме? На основании того, что пуля в стене выпущена из моего пистолета, вы подозреваете меня в убийстве? Прежде всего, никакого убийства не состоялось. Мне, к сожалению, не удалось прихлопнуть мерзавца, который напал на меня в моем доме. Но если бы я и не промахнулся, то обвинять пострадавшего в самозащите по меньшей мере нелепо!
— Это все так, полковник. Однако имеются и другие обстоятельства. Я попрошу вас, полковник, и всех остальных поближе к столу.
Из этой же сумки Глесстон достал коробочку, перекрещенную тонким шпагатом, на котором висела сургучная печать. К шпагату же был подсоединен конверт. Глесстон предложил осмотреть печать. На ней значилось: «Военный госпиталь. Амстердам». В коробочке оказалась пуля от крупнокалиберного пистолета. Глесстон зачитал текст прилагаемого к этой необычной посылочке письма: «Я, голландский врач Ван- Гуттен, настоящим удостоверяю, что прилагаемая при сем пуля извлечена мной из тела английского лейтенанта Ральфа Коннели 25 мая 1901 года, когда наш полевой госпиталь дислоцировался в долине реки Вилге. Английский лейтенант Ральф Коннели был подобран конным разъездом буров. Благодаря своевременно проведенной операции лейтенант Коннели остался жив и передан в лагерь военнопленных».
После некоторого молчания Глесстон продолжил:
— Нам и сейчас видно, что присланная из Голландии пуля, выпущена из пистолета за номером одиннадцать — девятьсот девятнадцать, принадлежащего вам, полковник Мэрдстон. Но тем не менее дополнительную сверку проведет криминалист. Прошу не задерживаться, полковник. Вы находитесь под арестом.
