Смиту, наиболее влиятельному из всехэкономистов. Она развернула передо мной живую картину интеллектуальногоклиматаэпохи Смита — виляние Дэвида Хьюма, Томаса Джефферсона, Бенджамена Франклина и Джеймса Ватта — и могучегоимпульсаначинающейся промышленной революции, которую он встретил с энтузиазмом.
Хендерсон пояснила, что Адам Смит принял идею о том, что ценыдолжныопределятьсяна' свободных' рынках с помощью балансирующеговлияния спроса и предложения. Он основал свою экономическую теорию наньютоновских понятиях равновесия, законах движения и научной объективности. Он вообразил, что балансирующие механизмы рынка будут действоватьпочтимгновеннои безо всякого трения. Мелкие производители ипотребители с равными возможностями и информациейдолжнывстретитьсянарынке.'Невидимая рука' рынка должна была направлять индивидуальные, эгоистические интересы в сторону всеобщего гармоничногоулучшения, причем' улучшение' отождествлялось с производством материальныхблаг.
'Эта идеалистическаякартинавсе еще широко используется сегодняшними экономистами, сказал Хендерсон. Точная и свободная информациядля всех участников рыночной сделки, полная и мгновенная мобильность перемещаемых работников, природных ресурсов иоборудования-все эти условия игнорируются на большинстве сегодняшних рынков. И всеже большинство экономистов продолжают применять их вкачествеосновыдля своих теорий'.
'Вообще, сама идея свободных рынков кажется сегодняпроблематичной', — вставил я.'Конечно, — категорично согласиласьХендерсон. — В большинстве индустриальных сообществгигантские корпоративные институты контролируют предложение товаров, создают искусственный спрос посредством рекламы, имеют решающее влияние на национальнуюполитику. Экономическая и политическая мощь этих корпоративныхгигантовпронизываеткаждую область общественной жизни. Свободные рынки, управляемые спросом и предложением, давно канули в лету. Сегодня онисуществуют только в воображении Милтона Фридмана', — добавила она сосмехом.
От зарожденияэкономической науки и ее связи с ньютоно-картезианской наукой наша беседа перешла к дальнейшему анализуэкономической мысли в XVIII–XIX веках. Я был зачарован живой и доходчивой манерой Хендерсон, в которой она рассказывала мне эту длинную историю-подъем капитализма; систематические попытки Петти, Смита, Рикардо идругих классических экономистов оформить новую дисциплину в виденауки; благие, но нереальные попытки экономистов-утопистов и других реформаторов;и, наконец, мощная критика классической экономики КарломМарксом. Онаописывалакаждую стадию эволюции экономической мысли врамках широкого культурного контекста и связывала каждую новую идею сосвоей критикой современной экономической практики.
Мы долго обсуждали идеи Карла Маркса и их связь снаукойеговремени. Хендерсон утверждала, что Маркс, как и большинство мыслителейXIX века, очень заботился о том, чтобы быть научным и частопыталсясформулировать свои теории на картезианском языке. И все же, его широкий взгляд на социальные явления позволил ему вырваться израмокньютоно-картезианскойконцепциив некоторых очень важных направлениях.
Он не занимал классическую позицию объективного наблюдателя, он пылкозащищал свою роль участника, утверждал, что его социальный анализ неотделим от социальной критики. Хендерсон такжезаметила, что, хотяМаркс часто становился на защиту технологического детерминизма, который делал его теорию более научной, у него также были и серьезные открытия, касающиеся взаимосвязанности всех явления. Он рассматривал общество как органическое целое, в котором идеология и технология важныв равной степени.
С другой стороны, мысль Маркса была совершенноабстрактнаидостаточнодалека от скромных реалий местного производства. Так, онразделял взгляд интеллектуальной элиты своего временинадобродетелииндустриализации и модернизации того, что он называл 'идиотизмом сельской жизни'.
'А как насчет экологии? — спросил я. — Было ли у Маркса какое-то экологическое сознание?' 'Безусловно, — ответила Хендерсон без колебания. — Его взгляд на роль природы в процессепроизводства был частью его органичного восприятия реальности.
Марксподчеркивалважность природы в социально-экономическойструктуре во многих своих работах'. 'Мы, конечно, должны понимать, что экология не была центральной проблемой в его время, — предостерегала Хендерсон. — Разрушение окружающей среды неощущалось так остро, поэтому мы не можем ожидать, чтобы Марксделал на этом ударение. Но он, безусловно, ощущалвлияниекапиталистическойэкономики на экологию.
Давайте посмотрим, может быть, я разыщу для вас несколько цитат'.Сэтими словами Хендерсон подошла к своим внушительнымкнижным полкам и достала книгу 'Хрестоматия Маркса-Энгельса'.
Пролистав ее, она процитировала из 'Экономико-филосовских тетрадей' Маркса: 'Работник не может создать ничего без природы, безчувственного, внешнего мира. Это тот материал, на котором проявляетсяего труд, в котором он действенен, из которого и посредствомкоторого он производит'. Поискав еще немного, она прочитала из' Капитала':'Весь прогресс капиталистического земледелия заключается в совершенствовании искусства нетолькообкрадыватьработника, но и саму землю'. Мне было очевидно, что эти словасегодня более актуальны, чем во времена Маркса. Хендерсон согласилась и заметила, что, хотя Маркс не подчеркивал экологические аспекты, его подход мог быть использован для прогнозирования экологической эксплуатациипри капитализме.'Конечно, — улыбнулась она, — если бымарксистычестнопосмотрелинаэкологическую ситуацию, они были бы вынужденыпризнать, что социалистическое общество также не преуспело в этой области. Ихэкологические проблемы ослаблены более низким уровнем потребления, который они, тем не менее, стараются поднять'.
Здесь мы вступили в живую дискуссию о различиях между экологическим и социальным активизмом.'Экологические знания — очень тонкаяматерия, их трудно положить в основу массового движения, — отмечалаХендерсон. — Секвойи или киты не дают революционного толчка для изменения человеческих институтов'. Она предположила, что, может быть, поэтому марксисты так долго игнорировали 'экологического Маркса'.'Тонкостиорганичного мышления Маркса неудобны для большинства социальныхактивистов, которые предпочитают объединятьсявокругболеепростыхидей', — заключила она и, после некоторого молчания, печально добавила: 'Может быть, поэтому Маркс в конце своей жизни провозгласил: 'Я немарксист'.
Мы с Хейзл оба устали от этой длинной и насыщенной беседы, и, таккаквремяприближалось к обеду, мы вышли прогуляться на свежийвоздух. Наша прогулка закончилась в местном диетическом ресторане. Ниодиниз нас не был расположен к длинному разговору, но, после того, как мы возвратились в дом Хендерсон и устроились в ее гостиной зачашечкой чая, наша беседа опять вернулась к экономике.
Обозревая базовые концепции классической экономики — научнаяобъективность, автоматическое балансирующее воздействие спроса и предложения, 'невидимая рука' Адама Смита и т. д., - я удивлялся тому, каквсеэто можно совместить с активным вмешательством наших правительственных экономистов в национальную экономику.
'Это невозможно, — быстро ответила Хендерсон. — Идеальныйобъективный наблюдатель был выброшен за борт послеВеликойдепрессиинебезпомощи Джона Мейнарда Кейнса, который, безусловно был самымзначительным экономистом нашегостолетия. Онапояснила, чтоКейнсприспособил так называемые неоклассические методы свободного ценообразования к нуждам целенаправленного вмешательства со стороны правительства. Он утверждал, что состояния экономического равновесия являютсялишь специальными случаями, исключениями, в отличие от законов реального мира. Согласно Кейнсу, наиболее характерной особенностью национальных экономик являются колеблющиеся циклы экономической активности.
'Это, должно быть, явилось радикальным шагом', — предположиля.'Действительно, — согласилась Хендерсон. — Кейсианскаяэкономическая теория оказала определяющее влияние на современную экономическую мысль'.Она объяснила, что для того, чтобыоправдатьнеобходимость вмешательства со стороны правительства, Кейнссдвинул акцентот микроуровня к макроуровню — экономическим параметрам вроде национального дохода, общего уровня безработицы и т. д. Установивупрощенные взаимосвязи между этими параметрами, он сумел показать, что они восприимчивы к кратковременным воздействиям, которые могут быть оказаны посредством соответствующей политики'.
