и в губерниях, пока столь многие чиновники действуют независимо
от губернаторов, ответствующих государю за спокойствие
государства и, гораздо более, всех живущих в Петербурге
министров, членов Совета, сенаторов. Одна сия мысль не убеждает
ли в необходимости возвысить сан губернаторский всеобщим
уважением? Да будет губернатор, что были наместники при
Екатерине! Дайте им достоинство сенаторов, согласите оное со
отношениями их к министрам, которые в самом деле долженствуют
быть единственно секретарями государя по разным частям, и тогда
умейте только избирать людей!
Вот главное правило. Второе, не менее существенное, есть:
умейте обходиться с людьми! Мало ангелов на свете, не так много и
злодеев, гораздо более смеси, т.е. добрых и худых вместе. Мудрое 101
правление находит способ усиливать в чиновниках побуждение добра
или обуздывает стремление ко злу. Для первого есть награды,
отличия, для второго — боязнь наказаний. Кто знает человеческое
сердце, состав и движение гражданских обществ, тот не усомнится в
истине сказанного Макиавелли, что страх гораздо действительнее,
гораздо обыкновеннее всех иных побуждений для смертных. Если вы,
путешествуя, увидите землю, где все тихо и стройно, народ
доволен, слабый не утеснен, невинный безопасен, — то скажете
смело, что в ней преступления не остаются без наказания. Сколько
агнцев обратилось бы в тигров, если бы не было страха! Любить
добро для его собственных прелестей есть действие высшей
нравственности — явления, редкого в мире: иначе не посвящали бы
алтарей добродетели. Обыкновенные же люди соблюдают правила
честности, не столько в надежде приобрести тем особенные
некоторые выгоды, сколько опасаясь вреда, сопряженного с явным
нарушением сих правил. Одно из важнейших государственных зол
нашего времени есть бесстрашие. Везде грабят, и кто наказан? Ждут
доносов, улики, посылают сенаторов для исследования, и ничего не
выходит! Доносят плуты — честные терпят и молчат, ибо любят
покой. Не так легко уличить искусного вора-судью, особенно с
нашим законом, по коему взяткобратель и взяткодатель равно
наказываются. Указывают пальцем на грабителей — и дают им чины,
ленты, в ожидании, чтобы кто на них подал жалобу. А сии
недостойные чиновники, в надежде на своих, подобных им,
защитников в Петербурге, беззаконствуют, смело презирая стыд и
доброе имя, коего они условно лишились. В два или три года
наживают по нескольку сот тысяч и, не имев прежде ничего,
покупают деревни! Иногда видим, что государь, вопреки своей
кротости, бывает расположен и к строгим мерам: он выгнал из
службы двух или трех сенаторов и несколько других чиновников, 102
оглашенных мздоимцами; но сии малочисленные примеры ответствуют
ли бесчисленности нынешних мздоимцев? Негодяй так рассуждает:
«Брат мой N.N. наказан отставкою; но собратья мои, такие-то,
процветают в благоденствии: один многим не указ, а если меня и
выгонят из службы, то с богатым запасом на черный день, — еще
найду немало утешений в жизни!» Строгость, без сомнения,
неприятна для сердца чувствительного, но где она необходима для
порядка, там кротость не у места. Как живописцы изображают
монарха? Воином и с мечом в руке — не пастушком и не с цветами!..
В России не будет правосудия, если государь, поручив оное
судилищам, не будет смотреть за судьями. У нас не Англия; мы
столько веков видели судью в монархе и добрую волю его признавали
вышним уставом. Сирены могут петь в круге трона: «Александр,
воцари закон в России... и проч.»... Я возьмусь быть толкователем
сего хора: «Александр! Дай нам, именем закона, господствовать над
Россией, а сам покойся на троне, изливай единственно милости,
давай нам чины, ленты, деньги!»... В России государь есть живой
закон: добрых милует, злых казнит, и любовь первых приобретается
страхом последних. Не боятся государя — не боятся и закона! В
монархе российском соединяются все власти: наше правление есть
отеческое, патриархальное. Отец семейства судит и наказывает без
протокола, — так и монарх в иных случаях должен необходимо
действовать по единой совести. Чего Александр не сведает, если
захочет ведать? И да накажет преступника! Да накажет и тех,
которые возводят его на степень знаменитую! Да ответствует
министр, по крайней мере, за избрание главных чиновников!
Спасительный страх должен иметь ветви; где десять за одного
боятся, там десять смотрят за одним... Начинайте всегда с головы: 103
если худы капитан-исправники — виновны губернаторы, виновны
министры!.. Не сему правилу следовали те, которые дали государю
совет обесчестить снятием мундира всех комиссариатских и
провиантских чиновников, кроме начальников. Равные не могут
ответствовать друг за друга; если они все причиною бедствий
армии, то мало лишить их мундира; если еще не доказаны виноватые,
то надобно подождать, а казнь виновного вместе с правым отнимает
стыд у казни. Малейшее наказание, но бесполезное, ближе к
тиранству, нежели самое жестокое, коего основанием есть
справедливость, а целью — общее добро. Ненавидят тирана, но
мягкосердие тогда есть добродетель в венценосце, когда он умеет
превозмогать оное долгом благоразумной строгости. Единственно в
своих личных, тайных оскорблениях государь может прощать
достохвально, а не в общественных; когда же вредно часто прощать,
то еще вреднее терпеть, — в первом случае винят слабость, во
втором — беспечность или непроницание. Мы упомянули о личных
оскорблениях для монарха. Они редко бывают без связи со вредом
государственным. Так, например, не должно позволять, чтоб кто-
нибудь в России смел торжественно представлять лицо недовольного
или не уважать монарха, коего священная особа есть образ
отечества. Дайте волю людям — они засыплют Вас пылью! Скажите
им слово на ухо — они лежат у ног Ваших!
Говорив о необходимости страха для удержания нас от зла,
скажем нечто о наградах: они благодетельны своею умеренностью, —
в противном же случае делаются или бесполезны, или вредны. Я вижу
всех генералов, осыпанных звездами, и спрашиваю: «Сколько побед
мы одержали? Сколько царств завоевали?..» Ныне дают голубую ленту
— завтра лишают начальства!.. Сей, некогда лестный, крест
