царствование, но единственно избираются... Чтобы избрать, надобно
угадать; угадывают же людей только великие люди — и слуги Петровы
удивительным образом помогли ему на ратном поле, в Сенате, в
Кабинете. Но мы, россияне, имея перед глазами свою историю,
подтвердим ли мнение несведущих иноземцев и скажем ли, что Петр
есть творец нашего величия государственного?.. Забудем ли князей
московских: Иоанна I, Иоанна III, которые, можно сказать, из
ничего воздвигли державу сильную, и, — что не менее важно, —
учредили твердое в ней правление единовластное?.. Петр нашел
средства делать великое — князья московские приготовляли оное. И,
славя славное в сем монархе, оставим ли без замечания вредную
сторону его блестящего царствования?
Умолчим о пороках личных; но сия страсть к новым для нас
обычаям преступила в нем границы благоразумия. Петр не хотел
вникнуть в истину, что дух народный составляет нравственное
могущество государств, подобно физическому, нужное для их
твердости. Сей дух и вера спасли Россию во времена самозванцев;
он есть не что иное, как привязанность к нашему особенному, не
что иное, как уважение к своему народному достоинству. Искореняя
древние навыки, представляя их смешными, хваля и вводя
иностранные, государь России унижал россиян в собственном их
сердце. Презрение к самому себе располагает ли человека и
гражданина к великим делам? Любовь к Отечеству питается сими
народными особенностями, безгрешными в глазах космополита,
благотворными в глазах политика глубокомысленного. Просвещение 33
достохвально, но в чем состоит оно? В знании нужного для
благоденствия: художества, искусства, науки не имеют иной цены.
Русская одежда, пища, борода не мешали заведению школ. Два
государства могут стоять на одной степени гражданского
просвещения, имея нравы различные. Государство может заимствовать
от другого полезные сведения, не следуя ему в обычаях. Пусть сии
обычаи естественно изменяются, но предписывать им Уставы есть
насилие, беззаконное и для монарха самодержавного. Народ в
первоначальном завете с венценосцами сказал им: «Блюдите нашу
безопасность вне и внутри, наказывайте злодеев, жертвуйте частью
для спасения целого», — но не сказал: «противуборствуйте нашим
невинным склонностям и вкусам в домашней жизни». В сем отношении
государь, по справедливости, может действовать только примером, а
не указом.
Жизнь человеческая кратка, а для утверждения новых обычаев
требуется долговременность. Петр ограничил свое преобразование
дворянством. Дотоле, от сохи до престола, россияне сходствовали
между собою некоторыми общими признаками наружности и в
обыкновениях, — со времен Петровых высшие степени отделились от
нижних, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в
русских дворянах, ко вреду братского, народного единодушия
государственных состояний.
В течение веков народ обвык чтить бояр, как мужей,
ознаменованных величием, — поклонялся им с истинным уничижением,
когда они со своими благородными дружинами, с азиатскою
пышностью, при звуке бубнов являлись на стогнах, шествуя в храм
Божий или на совет к государю. Петр уничтожил достоинство бояр:
ему надобны были министры, канцлеры, президенты! Вместо древней
славной Думы явился Сенат, вместо приказов — коллегии, вместо
дьяков — секретари и проч. Та же бессмысленная для россиян
перемена в воинском чиноначалии: генералы, капитаны, лейтенанты
изгнали из нашей рати воевод, сотников, пятидесятников и проч. 34
Честью и достоинством россиян сделалось подражание.
Семейственные нравы не укрылись от влияния царской
деятельности. Вельможи стали жить открытым домом; их супруги и
дочери вышли из непроницаемых теремов своих; балы, ужины
соединили один пол с другим в шумных залах; россиянки перестали
краснеть от нескромного взора мужчин, и европейская вольность
заступила место азиатского принуждения... Чем более мы успевали в
людскости, в обходительности, тем более слабели связи
родственные: имея множество приятелей, чувствуем менее нужды в
друзьях и жертвуем свету союзом единокровия.
Не говорю и не думаю, чтобы древние россияне под
великокняжеским, или царским правлением были вообще лучше нас. Не
только в сведениях, но и в некоторых нравственных отношениях мы
превосходнее, т.е. иногда стыдимся, чего они не стыдились, и что,
действительно, порочно; однако ж должно согласиться, что мы, с
приобретением добродетелей человеческих, утратили гражданские.
Имя русского имеет ли теперь для нас ту силу неисповедимую, какую
оно имело прежде? И весьма естественно: деды наши, уже в
царствование Михаила и сына его присваивая себе многие выгоды
иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что
правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а
Святая Русь — первое государство. Пусть назовут то заблуждением;
но как оно благоприятствовало любви к Отечеству и нравственной
силе оного! Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев,
без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством?
Некогда называли мы всех иных европейцев неверными, теперь
называем братьями; спрашиваю: кому бы легче было покорить Россию
— неверным или братьям? Т.е. кому бы она, по вероятности,
долженствовала более противиться? При царе Михаиле или Феодоре 35
вельможа российский, обязанный всем Отечеству, мог ли бы с
веселым сердцем навеки оставить его, чтобы в Париже, в Лондоне,
Вене спокойно читать в газетах о наших государственных
опасностях? Мы стали гражданами мира, но перестали быть, в
некоторых случаях, гражданами России. Виною Петр.
Он велик без сомнения; но еще мог бы возвеличиться гораздо
более, когда бы нашел способ просветить ум россиян без вреда для
их гражданских добродетелей. К несчастью, сей государь, худо
воспитанный, окруженный людьми молодыми, узнал и полюбил женевца
Лефорта, который от бедности заехал в Москву и, весьма
естественно, находя русские обычаи для него странными, говорил
ему об них с презрением, а все европейское возвышал до небес.
