Оливье Клеман Беседы с патриархом Афинагором

Радуйся, глубине неудобозримая и ангельскима очима.

Радуйся, яко еси Царево седалище:

Радуйся, яко носиши Носящего вся.

Радуйся, звездо, являющая солнце:

Радуйся, утробо божественного воплощения.

Радуйся, Еюже обновляется тварь:

Радуйся, Еюже поклоняемся Творцу.

Радуйся, Невеста неневестная.

{В этом гимне 24 строфы, инициалы которых составляют греч. алфавит. Приводим большую часть первой строфы.}

* * *

Он

В том же Влахернском храме в Рождественскую ночь Святой Андрей, Христа ради юродивый, увидел Богородицу, простиравшую над Своим народом Свой покров. Сегодня Влахернской церкви больше нет, риза была украдена, город захвачен. Но мы по–прежнему сохраняем и почитаем «агиазму», святой источник. И Матерь Божия по–прежнему простирает Свой покров над Византией мистической, Византией истоков.

Я

Здесь раскрывается самая глубокая тайна Константинополя–тайна Нового Иерусалима. Ее символизирует Святая София. Начиная от Храма Премудрости, этот символ распространился на весь город, воспроизводивший в себе все великолепие земли, чтобы соткать из него брачную ризу Супруги, Которая вместе с Духом взывает: «Ей, гряди, Господи Иисусе!» (Откр 22.20). Он грядет уже сегодня, и уже сегодня Город предображает собою «святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога. Он имеет славу Божию. Светило его подобно драгоценнейшему камню, как бы камню яспису кристалловидному» (Откр 21.10– 11).

Вот почему Матерь Божия была Владычицей города, ибо Она собирает в себе всю красоту земли, как говорит Палама, и красоту эту переносит в вечность.

Вот почему Константинополь стал огромным собранием реликвий, ибо они суть часть материи, уже освященной, напоенной светом грядущего Царства.

Вот почему Константинополь таил в самом городе такое множество монастырей, где люди, облеченные в ангельский образ, граждане нового Иерусалима, творили непрерывную молитву. Эти общины, запечатленные образом изначальной общины — и в каком–то смысле последней — общины иерусалимской, несли в себе свидетельство активной любви и посвящали себя служению бедным. Социальная их роль была огромна. Были и чистые созерцатели, пронизанные светом последнего Преображения. Таковы в Студийском монастыре Симеон Древний и его ученик Симеон Новый Богослов.

Свидетельство монашествующих всегда сохраняло новый Рим открытым к новому Иерусалиму. Молитва их всегда жива. Я побывал на развалинах Студийского монастыря. От него осталась только церковь, посвященная Иоанну Крестителю, человеку пустыни, аскезы, другу Жениха. Крыша обвалилась. Продолговатый неф, типа базилики, завершается абсидой. Или скорее облик абсиды вырисовывается, но центр и крыша исчезли, осталось только два изогнутых крыла. охватывающих пространство и преобразующих в абсиду само небо. Никогда я не ощущал сильнее, чем перед этой преображенной раной, полной неба, что храм созидается не только из камня, но и из молитвы.

Здесь храм, воздвигнутый из камня, частично обрушился, но храм, воздвигнутый молитвой, сохранился. Он был построен «асеметами», «бессонными», которые сменяли друг друга, чтобы псалмопение не прерывалось. Построен исповедниками веры во времена борьбы за иконопочитание. Построен двумя Симеонами, свидетелями Света.

От того костра остался один верный огонек. К развалинам монастыря примыкает церковь святых Константина и Елены, куда мы отправились перед Успением Богородицы на paraclisis. Это современный храм, но со множеством камней, оставшихся от Студийского монастыря и вправленных в стены. Богослужение здесь напоминает не столько имперские празднества, сколько пронизанную мистическим духом безыскусность монахов, когда–то создавших его: именно студиты принесли в Византию творения палестинцев из монастыря Святого Саввы, близ Иерусалима.

Для меня тайна Константинополя, скорее, тайна нового Иерусалима, чем тайна нового Рима: символ тем более полон смысла, что земное очертание его разрушено. Ислам упрятал Византию как жену, как слишком красивую, но неверную какому–то более высокому своему предназначению, он упрятал ее под покрывалом Недоступного. Святая София, святая Ирина, оставшись без алтарей, стали, благодаря лишь присносущему свету, еще более пронзительным образом Нового Иерусалима, где не будет алтаря, ибо Бог будет повсюду. Однако вблизи святых источников, в скромных храмах, где сохранилось несколько икон Пречистой, по–прежнему возносятся верующим народом молитвы, сложенные монахами, пророками нового Иерусалима.

Византия, чтобы стать центром молитвенного подвига и служения, каким она является вместе с вами сегодня, должна была прейти, подобно избранному народу Ветхого Завета, в силу Божественной педагогики, попускающей земное ради возрастания в Духе.

Он

Вот почему надо оставаться в Византии. Патриар хату здесь слишком тесно. Он мог бы обосноваться в новом городе, где церковь св.Троицы располагает большими владениями. Можно было бы переместиться на берега Босфора, в Арнавут–Кой. Но мы должны оставаться в Византии. Если надо, мы пожертвуем садами Фанара. Но место наше здесь, где звучат мистические голоса, где новый Рим славою и крестом стал смиренным знаком нового Иерусалима.

* * *

ПОСЛАНИЕ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА

ПАТРИАРХА АФИНАГОРА

ПО СЛУЧАЮ ТОРЖЕСТВА ПРАВОСЛАВИЯ

В 1950 ГОДУ.

Этот праздник вспоминает прежде всего восстановление почитания святых икон… В течение веков он стал любимым праздником всей православной Церкви…, и прежде всего нашей святой и великой Церкви Христовой, Вселенского патриархата. Вселенский патриархат, со времени своего основания и на протяжении разных моментов своей истории, оставался непоколебимой твердыней Православия, скалой, вознесенной Господом, о которую разбивались все, кто хотел исказить или опорочить веру, переданную апостолами. Мы почитаем и прославляем блаженной памяти православных патриархов, епископов, священников и монахов и всех тех, знаемых и незнаемых в духовенстве и народе, кто засвидетельствовал ревность, полученную от Отцов; мы почитаем и прославляем тех, кто отстаивал эту веру; среди них великие защитники Вселенского Престола занимают первое место. Они сохранили незапятнанной и неповрежденной веру Семи Вселенских Соборов и девяти первых веков христианства, они оставались бодрствующими у руля всякий раз, когда бури обрушивались на Церковь. С ревностью к Богу и любовью к ближнему они передали эту веру ближним и дальним, открыв путь к мистической жертве и трапезе бессмертия народам, не ведавшим прежде Бога, принеся им вместе с тем и культуру. И вправду, история этой досточтимой кафедры столь связана с историей подлинного православного христианства, святыми Вселенскими Соборами и борьбой за сохранение веры…, что ее свидетельство сделало из истории православной Церкви неразрывную цепь, из выкованных звеньев, хорошо прилаженных друг к другу. Церковь Святого Андрея Первозванного, не имеющая ни многих чад, ни славного происхождения, сумела внезапно вырасти и, возвысившись до Вселенской кафедры, стать центром, к которому устремляются взоры в Богом очерченном кругу, который есть Церковь. Вокруг этого центра собрались и объединились все православные Церкви, рассеянные по разным странам и весям и которые в согласии с каноническим порядком, являются сегодня независимыми и автокефальными. Согласием этих Церквей создается единое и неделимое тело. Эта Церковь берет на себя попечение о Церквах–сестрах всякий раз, когда особые обстоятельства мешают им подобающим образом осуществлять постоянное пастырское руководство над христианским народом. В целом же именно она выражает и в общении с нею проявляется, единство