епископ Константинополя
печальник перед Богом за вас всех
АФИНАГОР.
Родос
Система «пентархии», как мы видели, действовала более или менее нормально вплоть до середины XIX века. Вселенский патриарх регулярно собирал восточных патриархов, их синоды, а зачастую и многих епископов, на настоящие общие соборы. Члены пентархии участвовали в общей жизни Церкви, выступали на поместных соборах. В 1620 году, например, после того, как некоторые епископы подписали унию с Римом, патриарх Иерусалимский восстановил в Киеве православную иерархию. В 1666 году восточные патриархи участвовали в большом соборе в Москве. К Русской Церкви, вошедшей в систему пентархии в 1589 году и занявшей в ней пятое место, продолжали обращаться и после отмены патриаршества Петром I в 1721 году. В 1848 году, когда Вселенский патриарх собрал в Константинополе восточных патриархов вместе с их синодами, чтобы выработать ответ Риму, стремящемуся в своей экклезиологии к догмату о непогрешимости, он также заботился о том, чтобы получить согласие Священного Синода Русской Церкви, где митрополит Филарет Московский, не имевший титула патриарха, фактически играл его роль. Из этих консультаций, как и из соборного совещания в Константинополе, возник один из основных документов, выражавших православное понимание Церкви, знаменитое послание 1848 года, где говорилось, что «у нас все тело церковное сохраняет истину».
Стало быть, не было ничего более далекого от истины, чем повторять, как это делала западная пресса но поводу конференции на Родосе, что православные Церкви не собирались более тысячелетия. Даже если оставить в стороне соборы, которые состоялись в Киеве, Яссах, Москве, Вифлееме и Иерусалиме, напомним, что только в Константинополе соборы собирались в 1285, 1341, 1351, 1454, 1484, 1589, 1638, 1672, 1691, 1735, 1842 и 1872 годах, среди которых наиболее важными были соборы XIV века, посвященные учению о Святом Духе и о благодати; в XVII веке — отношению Православия к Реформации, в XIX веке — пониманию Церкви.
Только с середины прошлого века, когда появилось множество новых автокефальных Церквей в Юго–Восточной Европе, система пентархии стала устаревать. Но если Константинополь пытался затормозить процесс получения новых автокефалий, Русская Церковь, пользовавшаяся поддержкой могущественной империи, которая в своей балканской политике стремилась к защите православия и славянских народов, поощряла их экклезиологическую «эмансипацию». Так, например, в 1872 году, вопреки мнению Церкви–Матери и того, что оставалось от пентархии, она признала болгарскую автокефалию.
Константинополь понял, что православный мир организуется по–новому и что в новой системе национальные Церкви будут уже представлять лишь самих себя. В 1902 году Иоаким III, в том же послании, где он призывал к сближению между христианами, предлагал Церквам–сестрам консультироваться друг с другом каждые два года. Однако потребовалось потрясение, вызванное Первой мировой войной и Русской Революцией, чтобы Церкви расстались со своей инерцией. Патриарх Мелетий IV собрал в 1923 году в Константинополе Первую Всеправославную Конференцию, на которой по случаю 1600–летия Никейского Собора решено было созвать собор в 1925 году. Но политические обстоятельства вынудили отложить собор, а затем и отменить его. Предварительная конференция, состоявшаяся на Афоне в июне 1930, решила созвать 626
предсоборное совещание в 1932 году. Но и это намерение не увенчалось успехом, однако оно сделало возможным проведение в Афинах, в 1936 году, Всеправославной богословской Конференции. Общая слабость всех этих конференций заключалась в том, что Русская Церковь не могла в них участвовать, ввиду ее трагической ситуации и раздиравших ее расколов.
Вторая мировая война вынудила советский режим к поиску «морального единства» русского народа, что позволило реорганизовать Московский патриархат и справиться с расколами. Восстановление единой и весомой Русской Церкви, многие руководители которой, вслед за режимом и народом, были приверженцами ревнивого патриотизма, как бы оживило старую тему Третьего Рима и поставило Православие в затруднительное положение. Так сложилось «православие Востока», координируемое Московским патриархатом, настаивавшим на независимости и полном равенстве всех «автокефалий», отказывавшим Константинополю в какой–либо прерогативе, кроме первенства чести и, наконец, считавшим Всемирный Совет Церквей, основанный в 1948 году, инструментом западного империализма. С другой стороны, существовало «православие Запада», признававшее, правда, не без оговорок, ту роль «центра согласия», которая принадлежала Константинополю, и продолжавшее участвовать в экуменическом движении.
Москва реорганизовала по–своему Церкви Польши и Чехословакии, которым Константинополь, ссылаясь на свою всеправославную ответственность в исключительных условиях — в промежутке между двумя войнами — предоставил Автономию. Москва отказалась признать аналогичную автономию, которую Фанар предоставил Финской Церкви. Она не согласилась признать для наиболее многочисленной русской эмиграции в Западной Европе и создание в 1932 году «русского экзархата» Константинопольской Церкви. Это попечение считалось «временным», оно дало возможность свободно развиваться русской религиозной философии, принесшей тогда свои наиболее зрелые плоды, и внести свой вклад в рождение экуменического движения. Однако возражение Москвы было обоснованным: как можно называться «русским православным» за пределами Русской патриаршей Церкви, не отметая ее по политическим мотивам?
Сталкивались два понимания Церкви: с одной стороны — современная концепция полной независимости Церквей–сестер, с другой — традиционное понятие о первенстве, не в плане юрисдикции, а как попечительной заботы об их общении в Церкви вселенской.
Избрание Афинагора I только усугубило эту ситуацию. Новый патриарх прожил шестнадцать лет в Соединенных Штатах, он стал американским гражданином и не скрывал дружеских связей с президентом Трумэном. Его послание 1950 года по случаю Торжества Православия было очень недоброжелательно воспринято Церквами на Востоке, где поднялся крик о неопапизме. Вселенский патриарх признал в 1945 году болгарскую автокефалию. В 1953 году глава этой Церкви, носивший титул экзарха, был возведен в сан патриарха без всякой консультации с Константинополем, однако при полном одобрении Москвы. Константинополь выразил свое удивление. Но все так и осталось.
Дата 1953 года имеет особое значение: Афинагор I решил положить конец процессу, который грозил привести к расчленению Православия. Здесь сказалось подлинное его величие: этот человек любил Соединенные Штаты, где процветала греческая диаспора, само избрание его произошло отчасти в рамках политики «сдерживания» советского напора, он рассчитывал на американскую поддержку в деле примирения греков и турок и соблюдения интересов православного меньшинства в Константинополе. И в то же время, будучи верен своему призванию «председательствовать в любви», он понял, что Православие возвышается над идеологическими границами, что не может произойти сплочения Православия без русских или против них.
* * *
Он
Действовать без Русской Церкви было и всегда будет чревато расколом. Чтобы избежать этого, нужно было не только бескорыстно, но и через тяжкие жертвы, вовлечь эту Церковь в процесс православного объединения и движения к единству всех христиан, что значило сделать этот процесс, в котором должны участвовать все Церкви–сестры, необратимым. Русская Церковь, несмотря на все превратности и искушения, бывшие в ее истории, всегда сохраняла связи с Константинополем, от которого
