Там же встречается «шансонье Шнурков», «автор песен «На…ри в П…ду» и «Х…й в Г…не», «продвинутый чегевара, знакомый многим состоятельным господам по искрометным песням на закрытых корпоративах». (Интересно, что и Марат Гельман – «политтехнолог Гетман», и Сергей Шнуров, ошельмованные на страницах пелевинских книг, относятся к автору с нежностью и уважением. Вот она, сила таланта.)
Для каламбурных домашних заготовок, заточенных под цитирование, используются майки «дяди Пети» (пародии на московского антрепренера «модельного продюсера» Петра Листермана).
Во сне проститутка Лена видит его в красной маечке
Потом дядя Петя демонстрирует маечку с надписью
Фигурирует и водолазка с рисунком в виде изогнутого найковской загогулиной сперматозоида с подписью
Для читателя, знакомого с корпусом пелевинских текстов, такие шутки будут не в новинку. Так же как следующий пассаж а-ля «Generation “П”», объясняющий механизмы зарождения и управления народным гневом:
Помните главное: в эпоху политических технологий наши самые естественные и спонтанные чувства рано или поздно оказываются мобилизованными в чужих корыстных целях – на это работают целые штабы профессиональных негодяев.
На тот же роман про политтехнолога Татарского наводит эпизод в «Некроманте» – другой вещи из «П5», про оккультиста-содомита в погонах. В нем «при повторной трансляции генерала полностью вырезали, в том числе со всех общих планов, сделав так называемую “цифровую зачистку”».
На этом автоповторы в «П5» не заканчиваются. Лена, под воздействием НЛП и препаратов вошедшая в ментальную связь с богомолом, уничтожает своего визави после акта соития, уподобляясь насекомому, как в «Жизни насекомых».
«Кормление крокодила Хуфу» и «Ассасин» вообще вполне могли бы оказаться в сборнике «Relics». Эти притчи-побасенки тематически и идеологически примыкают к ранним рассказам Пелевина.
Самая удачная вещь из этого неудачного пятикнижия – «Пространство Фридмана». Предположив, что «деньги к деньгам», ученые пристегивают к делу труды Стивена Хокинга по черным дырам и добиваются ощутимых успехов в опытах с гравитационными полями крупных денежных сумм. Но и это по большому счету длинный анекдот в духе «Имен олигархов на карте Родины», растянутый до формата рассказа.
В искусстве повтор сам по себе не означает ничего плохого. Американский писатель Уильям Фолкнер, найдя однажды свое, это свое не отпускал и продолжал множить эпизоды южной саги. Старого пса не научишь новым приемам. Если что-то хорошо работает, зачем чинить?
Однако, базируясь на старом, большие писатели всегда ставили перед собой какие-то новые художественные задачи, а если не ставили, получали законную долю критики.
Фолкнер же в свое время упрекнул в трусости Хемингуэя. Тот обиделся и попросил передать великому южанину, что вообще-то воевал на двух мировых и никогда не отказывал себе в удовольствии ввязаться в драку. Фолкнер вежливо объяснил, что имеет в виду нежелание коллеги экспериментировать, почивание на лаврах, страх потерять проверенную аудиторию.
Писатель должен развиваться. У некоторых, как у Джеймса Джойса, кривая роста круто загибается вверх. Другие менее изобретательны. Но все равно стараются (старались).
В «П5» Пелевин не старался.
В этой вещи, пожалуй, сильнее всего проявляется одно из универсальных качеств писателя- профессионала на контракте: писать и издаваться регулярно, вне зависимости от флуктуаций вдохновения.
Бог Пелевина
Одна из первых книг европейской литературы, сразу после непонятно когда и непонятно кем написанных «Илиады» и «Одиссеи», – это «Теогония» Гесиода, рассказ о происхождении богов, поэтизированные досье на руководство Вселенной.
Наша литература и – шире – культура, ведут свой отсчет с попытки объяснить, кто же там наверху всем заправляет. И здесь Пелевин – традиционалист дальше некуда.
Проще говоря, практически все книги Пелевина – о поиске Бога как высшей силы, которая упорядочивает хаос. Бога, который знает, как и почему все это крутится, Бога-кукловода, Бога – владельца компьютерного кода, автора программы, Того, Кто в Курсе.
Пелевинский Deus вылезает из махин ранних рассказов, на доброй половине которых лежит тень мистического – от оборотней-вервольфов в «Средней полосе» и девушки-кошки из «Ники» (1992) до многоразовой апологии сна как иного жизненного измерения и лобовых метафор, объясняющих суть жизни.
В одной из первых повестей Пелевина «Принц Госплана» (1991) жизнь – игра, а именно Prince of Persia, переходящая в F16 Combat Pilot, M1 Tank Platoon и Starglider. Передвижения курьера по городу определяются переходами на разные уровни. Но наличие игры подразумевает существование правил и их составителя. Впрочем, пока пелевинский герой не задается такими вопросами, упорно штурмуя геймерские высоты.
Вопросы возникают в повести «Желтая стрела» (1993), где жизнь уподоблена поезду. С вагонами СВ и купе, плацкартами и сидячими. Поезд мчится к пропасти, но не все пассажиры об этом знают. Не все даже понимают, что поезд едет, а они – пассажиры. И у героя, и у читателя возникает вопрос, кто же запустил этот состав, где была начальная станция, где конечный пункт назначения. По какой территории, наконец, движется бесконечный или все-таки конечный экспресс.
Этот же вопрос – кто стоит за всем? – мучает героя одной из самых громких вещей Пелевина. В «Generation “П”» (1999) продавшийся миру рекламы экс-интеллигент Вавилен Татарский, наевшись марок, вступает в общение с духом Че Гевары и вавилонской богиней Иштар, но главный разговор по существу у него случается при столкновении с миром симулякров, в котором оказывается, что любой политик вплоть до президента – всего лишь набор пикселей от «Силикон Графикс».
Татарский спрашивает у своего «экскурсовода» Морковина, как же определяются цели и задачи тех, кто составляет эти пиксели, откуда разнарядка? Возникает подозрение, что это большой бизнес. Но в ходе диалога выясняется, что нет: олигархов тоже «рисуют» копирайтеры, только этажом выше, а руководствуются они исключительно соображениями «железной необходимости». До Татарского доходит не сразу:
«– …То есть как, подожди… Выходит, что те определяют этих, а эти… Эти определяют тех. Но как же тогда… Подожди… А на что тогда все опирается?
Не договорив, он взвыл от боли – Морковин изо всех сил ущипнул его за кисть руки – так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи.
– А вот про это, – сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в глаза Татарскому почерневшим взглядом, – ты не думай никогда. Никогда вообще, понял?»
Новых своих ответов у самого писателя нет, но существующие его явно не устраивают. Пелевину не чужд пафос богоборчества. На страницах нескольких ключевых книг он выказывает себя антиклерикалом почище Вольтера.
Первая крупная форма Пелевина – «Омон Ра» (1992), уже в названии которого присутствует имя египетского бога Солнца, – работает с советским мифом о покорении космоса, который в пелевинском прочтении оборачивается грандиозным надувательством. Налицо идея ниспровержения титанов (возможно, чуть запоздавшего ввиду уже случившегося ко времени публикации распада страны).
В романе «Числа» (2003) читатель с самого начала окунается в примитивное религиозное сознание героя, придумавшего себе собственный нумерологический культ. Впоследствии в пользу полюбившегося числа 34 Степа отвергает традиционного Бога:
«После юношеского чтения Библии у него сложился образ мстительного и жестокого самодура, которому милее всего запах горелого мяса… К официальной церкви Степа относился не лучше, полагая, что
