Иванович.
Державин пристально посмотрел на стоявшего у танка бородача. Брови генерала нахмурились, лицо покрылось багровыми пятнами. Никто не знал, что творилось в эту минуту в душе у генерала. Перед ним стоял его бывший друг-однополчанин, с которым они вместе перешли из царской армии на сторону революции, вместе сражались с белыми — тот самый штабс-капитан Мещерский, который потом изменил полку, покинул Родину и уплыл темной ночью в лодке за Амур. Вот это встреча! Генерал вышел из машины. Все притихли, механик-водитель заглушил мотор.
— Ты?! Ты ли это, Мстислав Удалой? — спросил Державин, сверля глазами насупившегося попа.
— Я, Георгий... — растерянно проронил старик. — Пришел вот взглянуть на Россию...
— Ну что ж, взгляни... Не пропала она без тебя, живет, как видишь, и здравствует.
Отставной штабс-капитан Мещерский опустил голову, проговорил дрогнувшим голосом:
— И почему ты не зарубил меня там, на Амуре?
Державин с горькой брезгливостью смотрел на жалкого старца и не знал, что ему сказать. Какими словами можно выразить вот так, сразу, и гнев, и презрение, и щемящую досаду? Взбалмошный однополчанин совершил тяжкое преступление. А потом терзался, клял себя. Остатки совести не позволили ему примкнуть к вражескому стану, пойти к атаману Семенову. Сколько страданий перенес, должно быть, этот раскаявшийся грешник!
— Довела тебя судьбинушка, домыкала... — покачал головой Державин.
— Знал, что так скажешь, и не хотел с тобой встречаться в таком наряде, — пробормотал Мещерский.
— Отчего же?
«Красный поп» подошел ближе, сказал тихо, не поднимая глаз:
— Помнишь притчу об орлах, которую я рассказывал тебе на Амуре? Подбитый орел не падает вниз на глазах у охотника...
— Притча хорошая, только не к месту она, — усмехнулся Державин. — Я ведь не охотник на орлов. Да и ты не вышел в орлы, Мстислав Удалой. Не вышел...
Генерал покачал головой, помолчал, не зная, что еще сказать этому человеку, потом, как бы очнувшись, глянул на часы, вскинул рассеченную бровь:
— Однако что же мы стоим? Пора, пора!.. Ну, прощай, батюшка! Дела не ждут... — сказал он попу и направился к эшелону, куда бежали китайцы, американские и английские солдаты попрощаться с десантниками. — Вишь ты, где довелось повстречаться. Тесен мир!
Отец Варсонофий доплелся до железнодорожной ограды, глянул полными тоски глазами на паровоз под парами напротив вокзала, на гомонящую толпу.
— Не вышел... Не вышел... — вздохнул старик, отыскивая глазами Державина. — Видно, он был прав, а не ты, Мстислав Удалой...
Мимо вокзала с тяжелым стуком покатился груженный танками эшелон. Машины стояли на платформах ровным строем, и отставному штабс-капитану показалось, что они развертываются для атаки.
— Вот она, стальная Россия! — воскликнул поп. — Кто бы мог подумать? Только не ему, а мне следовало вести эти танки по маньчжурским полям. Да, мне! Может, и я был рожден для большого дела. Не вышел... Слышит ли под землей этот стук наш Зарайский полк? Пора и мне к зарайским. Зажился ты на земле, отец Варсонофий! Пора подыхать. Не вышел...
Паровозный дым прошелся над местом, где только что встретилось прошлое с настоящим, пахнул гаревым облаком и растаял...
Эшелон с танками, зачехленными орудиями, грузовиками, устремленными в небо зенитками мчался на юг. Встречный ветер срезал вылетавшие из паровозной трубы клубы дыма, рассеивал их у железнодорожной насыпи. Мохнатые серые клочья тянулись за поездом, ложились на придорожные ярко- зеленые холмы и низины.
На платформах толкучка, суета. Танкисты и десантники, не видевшиеся полторы недели, шумно приветствовали друг друга, шутили, смеялись. Ветер холодил их разгоряченные лица, трепал солдатские чубы, парусом надувал гимнастерки.
Бойцы не знали, куда идет эшелон, но почему-то предчувствовали: не иначе — в Порт-Артур! Куда же ему еще идти?
Слева от железнодорожного полотна поднимались невысокие горы, заросшие ясенем, орешником, липой. К самому полотну подступали увитые лианами низкорослые дубки, на вершинах зеленели ели и сосны. По правую сторону простиралась равнина, засеянная соей и чумизой, вдоль речки виднелись рисовые поля.
Остался позади заросший садами Ляоян. Показались в черном дыму высокие трубы Аньшаньского сталелитейного завода концерна Аюкавы. Повеяло гарью, угольной пылью.
Иволгин и Хлобыстов лежали на брезенте у гусеницы танка. Они о многом переговорили, и теперь каждый думал о своем. Иволгину вспомнилось, как он ехал весной на «пятьсот веселом» на службу в Забайкалье. Вот так же поблескивали на солнце рельсы, стучали вагонные колеса. Вспомнились дед Ферапонт, тетка Настасья и щербатый Гришка. Генерал Державин говорил, что они останутся жить в Притаежном, приглашал к ним после войны на медовый сбор. Может быть, махнуть? «А как же Клены?» — подумал Сергей и пожалел, что в Кленах у него нет ни кола, ни двора — никакой родни.
Паровозный свисток у переезда вывел Иволгина из задумчивости. Он обнял сидевшего рядом с ним Ю-ю, потом достал из танка сигнальную трубу, уселся на брезенте, стал учить его играть «сбор». Хлобыстов подивился тому, как быстро китайчонок улавливал мотив, верно и четко выводил мелодию.
— Вот, чертенок, как схватывает!
— Имей в виду, это будет китайский Орленок! Точно тебе говорю, — уверял Иволгин, довольный успехами своего ученика. И запел вполголоса песню про орленка. Хлобыстов хотел было подтянуть, но побоялся испортить песню.
Эшелон подошел к станции с двумя каменными домами и рассыпанными вокруг фанзами.
Поодаль у гаолянового поля темнела толпа народа. Китайцы о чем-то спорили, размахивали руками, вокруг бегали, подпрыгивая, полуголые ребятишки. В толпе был виден рослый китаец, в руках саженная мерка из бамбука.
— Это они арифметику Посохина применяют. Отнять и разделить.
— Землю делят... Точно, делят!
— Смотрите — у некоторых винтовки.
— Так и должно быть, — одобрил Поликарп. — Отнять землю у захребетчиков и разделить. А потом пусть прибавляют да умножают. Это их дело.
Китайцы, увидев эшелон, замахали руками. Илько Цыбуля тряхнул над головой пилоткой, с минуту помолчал, глядя на прыгающих от радости китайчат, прочел комаровские строки:
Поезд прошел станцию без остановки, гаоляновое поле осталось позади. Солдаты принялись обсуждать, кем же будет Ю-ю после революции в Китае.
— Танкистом он будет! — отрубил Гиренок.
— Лучше комбайнером! — возразил Хлобыстов. — В Китае теперь колхозы будут, значит, и комбайны появятся.
— Летчиком он будет. Вы представляете — рикша на самолете!
— Нет, ребята, быть ему наркомом путей сообщения! — перекричал всех Юртайкин. — Рикша управляет транспортом всего Китая! Вот это здорово!
Ю-ю заливался смехом. Он готов был стать и комбайнером, и летчиком, и танкистом — только бы его
