Восточную Азию надвигается ужасный тайфун, а наши спасительные корабли находятся за семь тысяч миль от ее берегов».
— Я понимаю, почему вы спешите на юг, — высказал свою догадку Питчер. — Вы хотите показать огромные масштабы вашей операции и доказать нам, что ваши танки за пять дней войны решили судьбу восточной кампании? Но это смешно. Мы здесь воевали почти четыре года. Да и не в этом дело. Все решила наша бомба. Да, да, она!
Лицо у Державина стало строгим, взгляд колючим. Он хотел сказать что-то резкое, но смолчал, сдержался. Смит заговорил о чем-то с переводчиком. Переводчик глянул на Державина и, виновато улыбнувшись, перевел слова Смита. Тот хотел, чтобы русские не считали разговор официальным. Это просто беседа пьяных друзей, и только.
— В Америке такие беседы проходят с черной кошкой на столе. Значит, ни-ни, никому... И все начистоту! — сказал переводчик и поставил на стол маленькую плюшевую черную кошку.
— Господа! — обратился Державин. — Мне не хотелось сегодня затрагивать этот вопрос. Но вы задеваете наше солдатское самолюбие, и я вынужден защищаться. И раз уж начистоту, так давайте начистоту. Только по-честному. Я высоко ценю ваш вклад в нашу победу и не хочу умалять значение десантных операций американского флота и вашей морской пехоты. Но и вы цените наш воинский подвиг. Во-первых, воюем мы не пять дней, а уже полмесяца, и неизвестно, когда закончим. Мы разбили двадцать две дивизии. Заметьте, столько же, сколько в свое время окружили под Сталинградом! А сколько дивизий разбили вы, господин Питчер, и вы, господин вице-маршал Великобритании? В России предпочитают работать не поденно, а сдельно. Вы хорошо знаете — японцы капитулировали не после вашей сверхбомбы, а в тот момент, когда мы прорвали семнадцать укрепрайонов и перешли Большой Хинган. Ведь ваши главные сухопутные силы только еще плывут в Азию. Так ведь?
Наступило неловкое молчание. Генерал Смит, склонившись над столом, тихо покачивался из стороны в сторону, Малтби нервно перекатывал дымившую сигару из одного угла рта в другой.
— Кроме юго, вы забываете, господа, — вставил Русанов, — что мы четыре года сковывали у своих границ миллионную Квантунскую армию. И японцы не могли бросить ее против вас.
Волобой вначале не принимал участия в затеянном споре, но потом не выдержал, спросил Питчера:
— Неужели вам серьезно кажется, что Япония была разбита на Тихом океане?
— О! — Питчер поднял кверху руки. — Вы хотите сказать, что она была разбита на Большом Хингане?
— И не на Большом Хингане: там мы ее добивали. Под Москвой, под Сталинградом, на Курской дуге — вот где решалась ее судьба!
Малтби и Питчер недоуменно пожали плечами. О чем толкует этот человек?
— А ведь танкист прав, — поддержал комбрига Державин. — Фашистская ось тянулась из Европы в Азию. Там мы ее крушили и здесь не прятались за ваши спины, честно выполнили свои обязательства. Выступили точно в срок — через три месяца после победы на Западе, как вы того хотели.
— Как мы того хотели! — засмеялся Питчер и серьезно продолжил: — Да, но мы этого хотели в Тегеране, немножко в Ялте. Но мы, насколько мне известно, уже не желали этого в Потсдаме. Трумэн сказал Сталину, что у нас теперь есть грандиозный бомба и ваша помощь на Востоке уже не нужна. Именно так...
— И что же ему ответил Сталин? — спросил Державин.
— Он, как говорят в России, пропустил это мимо уха.
— Нам, солдатам, это не известно, — ответил Державин. — Мы руководствовались союзническим долгом.
Английский вице-маршал кисло улыбнулся, стряхнул с сигары пепел, глянул в упор на Державина.
— Насколько мы понимал, вы пришли Маньчжурия не по нашей просьбе. Вас привлекает богатый Азия. О, Азия — не Европа! Европа — это контора, где выписывают чеки. Все плантации здесь, в Азии. Здесь больше половины человечества. Вас интересует Китай. А Маньчжурия — арсенал Китая. Вы хотите иметь Китай своим красным партнером? Но это слишком много. Вы нарушите равновесие сил. Ведь каждый четвертый человек на земле — китаец. Мы не можем вам уступить такой огромный акция!
— Не надо об этом, — нахмурился Державин. — Пускай китайцы сами решают свою судьбу. А что касается богатств Азии — они нам не нужны. У нас своих предостаточно.
— Тогда зачем же вы спешите на юг? Разоружать японские части? Но для их разоружения генерал Макартур готов на своих кораблях перевезти сюда несколько тысяч войск Чан Кай-ши... вместе с нашей морской пехотой. Вы пропустите их через Дайрен? Этот порт, как мне известно, будет объявлен свободным международным портом.
— К сожалению, мы не можем пропустить ваши войска. Дайрен будет объявлен международным торговым портом. А вы хотите его использовать, насколько я понимаю, для расширения гражданской войны в Китае.
— Вы не можете пропустить? — удивился Малтби. — Но генерал Макартур может обидеться на вас, а это опасно: у него в руках страшная сверхбомба!
— Ах, вы хотите подпугнуть нас! А я-то думал: зачем они бомбят Хиросиму? К чему убивают тысячи женщин, детей, стариков? Теперь все ясно. Бей чужих, чтоб свои боялись! Так, что ли?
— Зачем пугать. Вы догадливый люди. — Малтби затянулся сигарным дымом, испытывающе посмотрел на Державина.
Наступило неловкое молчание. Его нарушил Волобой:
— Что-то я не могу понять. Военная наука учит нас, как обхитрить противника. Но зачем же союзника объегоривать? Вы посмотрите, что получается. Мы будем бить японские дивизии, а вы их будете разоружать, трофеи собирать. Не обидно ли нам будет? Если говорить откровенно, у нас и на западе не все ладно было. Сотни дней и ночей мы стояли один на один против фашистской силы. Я в двадцать пять лет поседел, дважды горел в танке, замерзал раненый под Ельней. Да что я? А вы в это время с господином Черчиллем пуговицы к мундирам пришивали. Так ведь?
Державин почувствовал, что спор заходит слишком далеко, и решил погасить его для пользы дела.
— Евтихий Кондратьевич, ты не по адресу обращаешься. По части второго фронта претензии надо предъявлять к господину Черчиллю или, скажем, американскому сенату. А ты предъявляешь их освобожденному из плена вице-маршалу. Зачем? И вообще, господа, не о том мы говорим. Я предлагаю убрать со стола это черное животное, пока оно не поссорило нас.
— Правильно, убрать! О’кэй! — раздались одобряющие голоса, а Державин продолжал:
— Даже у лучших друзей могут быть разногласия. Есть они и у нас. Но что же о них твердить день и ночь, и даже на прощальных банкетах? Ни к чему это. Ведь у нас есть много такого, что нас объединяет. Мы с вами общими силами совершили великое дело — сокрушили захватчиков на Западе и на Востоке. Наш боевой союз родился в трудные годы второй мировой войны. Давайте выпьем за то, чтобы он продолжал существовать и в послевоенные годы!
Примирительный тост понравился всем, даже Питчеру. Все подняли бокалы. И только один Малтби сидел насупившись, не выпуская изо рта сигары, точно его все это вовсе не касалось.
Сильным порывом ветра вырвало форточку, и она ударилась о косяк. Зазвеневшее стекло вывело английского вице-маршала из задумчивости, и он закричал, выпучив серые жесткие глаза:
— Тайфун! Тайфун!
— Это не тайфун — всеочищающая гроза, — весело поправил его Державин и, кивнув Волобою, осушил бокал.
Когда гости ушли, Волобой заметил, поглядев на дверь:
— Ну и перчик, должно быть, этот английский вице-маршал.
— Вот такие прыщи и мешают людям жить в мире и согласии, — проворчал Державин, вытирая со лба выступивший пот. — Видел, чего они боятся? Тайфуна боятся. Там, поди уж, не один караван судов с морской пехотой плывет «спасать Азию от тайфуна».
— Так чего же мы здесь сидим, банкеты устраиваем! — вскочил Волобой.
