Да и зачем?
— Модест Петрович, умоляю тебя, помоги ему, — проговорила она сквозь слезы. — Сколько людей ты спас, спаси и его! Сделай это ради всего лучшего, что было у нас с тобою...
Бережной молчал. Вероника опустилась на стул и, обхватив жесткую, потертую на рубцах шинель Ветрова, прижалась к ней щекой.
— Зачем я сюда ехал? — тяжко спросил себя Бережной. — Кажется, это самая жестокая кара из всех, которые посылала мне судьба.
Вероника молчала. Дверь приоткрылась, в машину заглянул Русанов. Он хотел задать тревоживший всех вопрос: «Как?» Но, глянув на Бережного, Веронику, на совсем уже угасшее лицо Ветрова, все понял и хотел прикрыть дверь. Но его окликнул Бережной:
— Да, да, пожалуйста. А впрочем, выйдем на волю: здесь очень душно. Очень...
У дверей машины хирурга ждали офицеры десантного батальона. У самого выхода стояли Будыкин и Бухарбай, у бортового окна автобуса — командиры из минометной роты, возле студебеккера — Иволгин и Драгунский. Бережной печально оглядел собравшихся и, не поднимая глаз, сказал:
— Плохо дело, очень плохо.
Все умолкли. Будыкин хотел что-то спросить, вытянув шею, приоткрыл рот, да так и застыл, будто лишился голоса. Викентий Иванович часто моргал глазами, точно хотел лучше разглядеть хирурга и убедиться: он ли это говорит? Потом, прислонившись плечом к борту машины, начал молча счищать с нее прилипшую грязь. Иволгин, стесняясь обнаружить слабость, повернулся в сторону горного кряжа, где клубились, переваливаясь через вершину, тяжелые, изодранные в клочья тучи. Драгунский пошел к походной кухне, потом вернулся к санитарной машине, стал около Иволгина. К ним подошел Будыкин и сказал, глядя под ноги:
— Бойцам пока ничего не говорите: им и без того худо...
— Верно, — согласился Драгунский. — А зачем человека хоронить заживо? Ведь все еще может быть...
Подавленный всем случившимся, Бережной стоял у санитарной машины, виновато хмурился, словно просил прощения за нанесенную людям боль. Сколько раз в жизни ему приходилось приносить и радостные, и печальные известия. Приятно, конечно, сообщить хорошую, добрую весть, и как тяжко врачу признаваться в своем бессилии. Но что делать, такова уж судьба врача...
Но больше всего он сожалел сейчас о том, что приехал сюда. Зачем? Не появись он здесь, не выпала бы на его долю столь трудная миссия. К тому же он ничего не знал бы о Веронике и Ветрове. Теперь он испытывал лишь единственное желание — скорее уехать отсюда!
— Мне надо незамедлительно обратно, — попросил он, повернувшись к Русанову.
Викентий Иванович растерянно глядел в землю. Бережной тронул его за плечо.
— Да, хорошо. Я распоряжусь, — очнулся наконец Русанов. Поглядев на усталое лицо хирурга, он хотел было предложить ему малость передохнуть в бригаде, но тот опередил его:
— Нет, нет, я не могу задерживаться, там ждут раненые...
Стали прикидывать, кому везти хирурга в филиал полевого госпиталя? Баторов сильно устал. Пока подбирали подходящего бойца, появился Бальжан — похудевший, сердитый. Оказывается, он вовсе и не думал отдыхать после трудной поездки — бродил возле машин, допытываясь, смогут ли спасти комбата.
— Я повезу доктора, — сказал, насупившись, Бальжан. — Я привозил, я и увезу, больше никто не знает дорога.
— Вы устали, вам надо отдохнуть, — пытался отговорить его Викентий Иванович.
— После война отдыхать будем, — отрезал Бальжан и, пошатываясь, направился к мотоциклу.
Викентий Иванович не стал возражать, рассеянно пожелал Бережному доброго пути.
Запахнув мокрую, забрызганную грязью плащ-накидку, хирург направился к заведенному мотоциклу. Но вдруг на полпути остановился: «Не выйдет ли проводить?» Нет, не вышла. Модест Петрович шагнул вперед, сел в коляску.
— Давай! — приказал Баторову.
Мотоцикл дыхнул синим дымом и помчался вдоль распадка. Предстоял опасный обратный путь, но Бережной не думал сейчас об этом. Ему хотелось лишь одного: скорее добраться до госпиталя. Только этого — и ничего другого.
XIII
После короткого привала бригада снова тронулась в путь. Куда ни глянь — вода. То не было ее ни капли — губы трескались от жажды, а теперь залито все — хоть на лодке плыви!
Зашумел, забрызгал водяной пылью Большой Хинган, зашипел ручьями и водопадами, точно озлился за то, что люди посмели ступить на его косматую гриву...
Катились вниз воды.
Катились вниз танки.
Переднюю командирскую машину ведет Гиренок. Он занял место механика-водителя, повредившего руку при спуске с вершины Хорул-Даба. Командир этой машины получил ранение при бомбежке Ворот Дракона. И вот из двух экипажей сделали один. «Безлошадный» Гиренок снова за рычагами — и черт ему не брат!
Автоматчики бежали по жидкому месиву вслед за танком. Настроение у всех радостное. Как ни труден путь, а Хорул-Даба уже позади. Непролазная грязь — ерунда. Зато — под горку. О состоянии здоровья Ветрова им ничего не говорили, и они надеялись, что все обойдется хорошо. Тем более самый главный хирург приезжал. Быть комбату на ногах в самое ближайшее время! А с ним ни град, ни дождь нипочем.
— Что он нам, дождик, — ведь он без сучков! — бодрился Юртайкин.
— Это правда — дождик Сеньке нипочем, — слышится голос Посохина. — Он только грязи боится — малосильный, завод у него скоро выходит. Засекаться стал на левую ногу, как Фиалкина кобыленка.
В ответ Юртайкин норовит достать черенком саперной лопатки Поликарпову стеклянную фляжку. Все десантники давно побили фляжки на крутых спусках, на подъемах. Один хитроумный Поликарп пронес свою в сохранности. Обернул ее мохом, засунул в чехол и попивает водицу из своих «лезервов» Сеньке на зависть.
— Выбрось ты ее к едреной бабушке хоть теперь-то, — пристает Сеня. — На кой ляд она тебе сдалась? Воды кругом — тебя утопить можно, окаянного...
— Фляжка — не баба, солдату не помеха, — отвечает Поликарп.
Юртайкин снова замахивается черенком, но его сдерживает Забалуев:
— Ох и назойливый ты, Семен, как осенняя муха! Недаром тебя теща била.
Сеня отстает от Посохина, переключается на Забалуева:
— Ты напраслину не возводи — до драки у нас дело никогда не доходило. Но крови она напортила мне, сердешная, — будь здоров. Я так считаю: жизнь с тещей надо засчитывать год за три, как на фронте. А точила она меня все за тот же малый рост. Подавай ей длинного зятя, да и только. По мне, говорит, зять пусть хоть дураком будет, да был бы во всю лавку. Вот как ставила вопрос. Так что наш Ерофей, — заключил под общий смех Сеня, — по всем статьям подошел бы ей в зятья. Уж это точно!
Илько не слушает Сенькину болтовню: занят другим — внимательно оглядывает новые, незнакомые места. Замечает, что восточные склоны Большого Хингана сильно отличаются от западных. Спуски здесь круче и наряд у гор богаче: ярко-зеленые ясеневые рощи широко растекаются у подножий. А повыше поднимаются островерхие таежные лиственницы. Поляны усеяны цветами. Написать бы об этом стихи, да теперь не до них. Не отстать бы от танка.
В полдень бригада подошла к узкому крутому спуску, остановилась на короткий привал. Промокшие до нитки, бойцы отделения Баторова расположились у танка — начали переобуваться, выжимать портянки. Ефрейтор Туз достал из вещмешка учебник алгебры, по которому еще на Бутугуре готовился в институт, и
